Однажды Николка посидел в землянке недолго, выпроводил старуху, встал и сказал, повернувшись к Иннокентию Тихоновичу:
– Послушай, дед, не вылечишь Настю – расстреляю.
– А теперь вы меня послушайте, Стрижак, – вскипел профессор. – Я лечу Анастасию Львовну не потому, что боюсь ваших угроз, а потому, что это мой долг. Но людям вашего склада этого не понять. И запомните, смерти я не боюсь, видел ее немало.
– У меня покуда долгов нет, – набычился Стрижак. Человек он был вспыльчивый, в запале запросто мог уложить одним выстрелом, чем и держал дисциплину в банде. Но в тот момент, хоть и чувствовал силу на своей стороне, воли себе не дал.
– Да нет, батенька, у вас куча долгов, – не унимался профессор. – Перед теми, кого вы убили и ограбили. Перед Анастасией…
– Умоляю вас, Иннокентий Тихонович, прекратите эту бессмысленную перепалку, – взмолилась она. – Стрижак, прошу вас… не трогайте профессора. Он устал…
– Так ты не спишь, Настя? – усмехнулся тот и направился к выходу.
– И впредь прошу мне не тыкать! – вслед ему крикнул профессор, но Стрижак что-то проворчал под нос и ушел. Профессор сел на топчан, на котором лежала Анастасия, взял ее за руку: – Этот хам, кажется, влюблен в вас.
– Я хочу умереть, – устремив глаза в низкий потолок, пробормотала она.
– Сколько вам лет, девочка моя?
– Двадцать. В мае двадцать один исполнится.
– А где ваши родители?
– Не знаю. Они уехали к папиной сестре в Кенигсберг сразу после революции. А мы задержались, Серафим надеялся, что… Как глупо все!
Ночью она попыталась стащить лекарства с намерением отравиться, профессор поймал ее за руку. Усадив на топчан, он прижал к груди плачущую Анастасию, слегка качал ее, словно ребенка, и приговаривал:
– Я знаю, вам страшно и одиноко. Запомните, Настенька, жизнь – главное сокровище, берегите ее, берегите, чего бы это ни стоило. Милая моя девочка, все пройдет… Вы молоды, красивы… а красота – это наказание с испытанием, не только радость. Вы не должны умереть. Живите, Настенька, живите, моя хорошая…
5
Когда домашние уходили из дома, Казимир Лаврентьевич быстро одевался и мчался в город. Он ездил по улицам, казалось, бесцельно, а на самом деле вглядывался в лица прохожих, надеясь случайно встретить владелицу колье. Он не забывал подъехать к ювелирным мастерским и магазинам, захаживал туда, бродил мимо прилавков и вздыхал. Если б его спросили, зачем он это делает, Казимир Лаврентьевич оказался бы в тупике. Он до сих пор не знал, с какой целью ищет старуху, чего хочет. Может, еще раз взглянуть на реликвию, всего лишь взглянуть?
Ксения Николаевна не давала о себе знать, поэтому Валерий Иванович и Никита Евдокимович, не мешкая, обратились в «справку». Старуха может отнести колье еще кому-то, в городе полно ювелирных салонов и мастерских, и, если кто-то из их работников окажется более предприимчивым, чем Валерий, когда он впервые держал в руках ее колье, оно снова канет в неизвестность, поэтому следовало поторопиться. Никита сам отправился в «справку» на машине Валерия, который занимался работой в мастерской. Ему выдали огромный список женщин с именем и отчеством Ксения Николаевна. Разумеется, обошелся ему список недешево, в городе жителей более миллиона, это была трудная работа, но результат того стоил. Приехав к другу, Никита развернул исписанные листы и положил перед Валерием.
– Фью! – присвистнул Валерий, глядя на длинный перечень одинаковых имен. – Безнадежное дело.
– У меня противоположный взгляд на проблему, – возразил Никита. – Для начала давай из списка вычеркнем всех женщин, кому меньше шестидесяти пяти.
– Ну и что? – по-прежнему был полон скепсиса его друг. – Останется человек двести, пусть меньше. На поиск уйдет масса времени. И как, интересно, ты собираешься действовать, когда мы найдем бабку?
– Сначала нужно ее найти. Ты ведь помнишь, как она выглядит?
– Очень хорошо помню. И что?
– Посмотрим по обстоятельствам.
– Надеюсь, у тебя нет намерения пришить старушку? – разволновался Валерий Иванович. – Извини, но на мокрые дела я не гожусь.
– Почему обязательно – пришить? – усмехнулся Никита. Но в его усмешке обнажились признаки человека, который не слишком щепетилен в средствах. – Она продаст колье. Предложим ей тысяч двадцать долларов, от такой суммы она сама отойдет в мир иной.
– Думаешь, она поверит, что колье стоит двадцать тонн? Если она увидит меня, сразу догадается, зачем мы пришли. После чего твоя сумма ее не устроит.
– Я придумаю, как ей тебя не показывать. Пойми, чудак, на аукционе в том же Лондоне колье спокойно можно выставлять за миллион фунтов, но я уверен, эксперты оценят его много дороже. И это начальная цена. Колье может уйти за сумму, превышающую стартовую цену в несколько раз! И я уже знаю, как перевезти его через границу.
– Давай не будем делить шкуру неубитого медведя, – угрюмо проворчал Валерий. – Пока поезжай домой и отсортировывай молодых бабок. У меня много работы, довольно редко случается, а надеяться, что мы отыщем старуху, я не могу. Машину оставь, она мне нужна.
Никита собрал листы и выбежал на улицу.
Батон – он работал на рынке грузчиком – вертел в руке с грязными ногтями часы, выпятив вперед посинелые губы. Вид у него при этом был знатока или часовых дел мастера, а по роже Батона не скажешь, что он закончил хотя бы среднюю школу. Грелка от нетерпения пританцовывала на тощих ногах, поглядывая вокруг. На рынке держи ухо востро, тут повсюду шныряют такие же любители легкой наживы, отберут часы, еще и отметелят. Синяк она замазала тональным кремом и запудрила, однако замаскировать фингал полностью не удалось.
– Где взяла? – поднял Батон на Грелку мутные глаза.
– По случаю достались, – хихикнула Ева.
– Я тебе щас второй глаз распишу, – пригрозил он, предположив, что в его руках щедрая плата за секс.
– Ты чего?! – округлила Ева один глаз, второй плохо открывался. Впрочем, сегодня она смотрела на Батона с обожанием. Раз бьет, значит, ревнует, а раз ревнует, значит, крепко любит. – Я ж ни с кем… Забрала часы из сортира, когда мыла там полы. Мужик какой-то забыл, оставил на раковине. Мне что, на всех углах теперь орать: кто забыл в сортире часы? Я не дура.
– Гляди, если брешешь…
– Не-не, не брешу. Ну и сколько за них дадут?
– Рубликов двести… – протянул тот.
– Еще чего! – фыркнула Ева. – Скажешь тоже! Ты глянь, какой корпус – красоты неописуемой! Сплошной импорт. Вот погляди, погляди… – Она взяла часы в руки, перевернула и указала на надпись. – Видишь, крупно написано? Это фирма. Буквы иностранные? Значит, часы иностранные. Я такие часики только на крутых пацанах видела в кафешке. Станут они носить тикалки за двести рублей! Не, Батон, им цена не меньше пятисотки. Загонишь? Бабки пополам.
