Лев не раз замечал, что идиотия – болезнь не только
врожденная, но и заразная. Правильно – дамочка полная дура. То есть она скорее
худая, чем полная, и «круглая дура» о ней тоже не скажешь, но все равно –
кретинка. Вот и распространяет вокруг флюиды своей дурости. Причем дама
энергетически очень сильная. Она умудрилась оказать одуряющее влияние не только
на Саню и на Муравьева, но и на милицейскую бригаду. В самом деле: никому даже
в голову не взбрело, что пострадавший притащился в этот роковой дворик не
пешком. Но слава богу, что у этой идиотки наступило временное просветление!
– Если есть машина, то где пульт? – спросил Лев, хватаясь за
эту незначительную соломинку. – Или ключи?
– Наверное, Влад их выронил, когда свалился со ступенек.
Может быть, пульт или ключи где-нибудь около крыльца так и лежат в полыни, их
ведь никто не искал в темноте.
Точно, вспомнил Лев, крыльцо и подступы к нему бригада не
обшаривала. Долго слонялись по двору, подсвечивая себе фонариками, но ничего не
обнаружили, даже гильзу. Так что имеет смысл пойти и пошарить около крыльца
прямо сейчас.
Он встал, глядя в окно. Темновато еще, конечно, всего
половина четвертого утра. Светать начнет через полчаса, не раньше, а уж пока
развиднеется… Но у него больше нет физических сил находиться в обществе этой
особы.
– У вас фонарик есть? – спросил он у писательницы.
Она покачала головой:
– Перегорел. Но можно свечку зажечь. А вам зачем?
Лев мученически завел глаза. Детективщица?! Можно
представить, какие она там детективы валяет, если задает такие вопросы и
забывает о вещах, которые элементарно имеют определяющее значение для
расследования.
Свечку зажечь, бог ты мой! Лев представил, какой у него был
бы вид в полчетвертого утра – со свечкой в руке шарящего у крыльца этой тихой,
сонной «сталинки»! – и даже оскалился от злости. Никто – никто! – из жильцов
дома даже носа не высунул на шум, который происходил у крыльца два часа назад,
когда подстрелили этого злополучного Влада. Не выглянули даже обитатели боковой
квартиры на первом этаже, чьи окошки находились буквально рядом с крыльцом. Ну
ладно: выстрела они не слышали, его и писательница почти не слышала, и они с
Саней – конечно, пистолет был с глушителем. Ну ладно: спали соседи так крепко,
что их не разбудила суета, которую подняли тут врачи и милиция. Кто-то и правда
спал, но, по мнению Льва, причина гробовой тишины была куда проще: если и
имелись свидетели, они не захотели себе лишних проблем, побоялись связываться с
милицией, справедливо рассудив, что каждого из жильцов всяко допросят сегодня
днем или вечером на предмет ночных событий, так что зачем по своей воле лезть в
неприятности? Но можно спорить на что угодно: если некий типус начнет в тусклом
свете занимающегося утра блуждать около их крыльца со свечкой в руке, каждый
увидевший это жилец сочтет своим долгом непременно позвонить на улицу Ульянова,
в ближайшую психушку!
– Лёвушка, у меня есть фонарь, – сказал Саня. – Причем очень
мощный, так что пошарим и наверняка найдем или пульт, или ключи. Только… только
я вот еще что хочу сказать – насчет детей. Может, Алёне детский голос вовсе не
послышался? Может, этого Влада никакие не ученики, а собственные дети
подстрелили? Я тоже тот рассказ Брэдбери читал – давно, конечно. И не фиг на
меня так пялиться, Лёвушка, – промолвил Саня с ноткой обиды, потому что друг
детства на него и впрямь пялился. – Судя по всему, Влад за свою жизнь опасался.
Скажете – нет?
Никто и рта не раскрыл, чтобы возразить. Прежде всего
потому, что было совершенно очевидно: подстреленный человек по имени Влад и
впрямь за свою жизнь опасался, и очень сильно. Иначе… иначе разве он носил бы
под пуловером пуленепробиваемый жилет, который нынче ночью спас ему жизнь, и
поэтому Влад оказался не убит и даже не ранен, а только лишь контужен?..
* * *
– Алло! Алло, я слушаю!
– Это я. Привет, подруга. Слышала уже, что с нами произошло?
Или мне придется обрушить на тебя неприятные новости?
– Слышала…
– Ага, так, значит, он уже у тебя?
– Добрался, да.
– Настроение?
– Ну какое у него может быть настроение?!
– Понимаю. У меня такое же. Хоть плачь, хоть матерись.
Ладно, плакать будем потом, а пока позови его к трубочке.
– ……………………!
– Это ты теперь так здороваешься? Живописно… Ну что ж, не
повезло… Полный Илья Ильич Обломов.
– Кто?!
– Ладно, забыли. Как тебе удалось оттуда убраться?
– С трудом. Наплел такого, что… Пришлось такси вызывать,
сплошное разорение.
– Ладно, кончай на судьбу плакаться, меня этим не проймешь.
Цена обговорена, так что мое ты мне отдашь.
– Отдашь… сначала надо найти то, что отдавать!
– Найдем, не сомневайся.
– А что там случилось-то? Почему все наперекосяк пошло, я
так и не понял?
– Да так, техника подвела. Кроме того, вмешалась сумасшедшая
бабуля.
– Кто?! Ты чего несешь?! Не было там никакой бабули!
– В каком-то крутом детективе я читал, что так у
профессионалов называются неучтенные привходящие обстоятельства, которые
способны поменять даже самые тщательно отработанные планы.
– Я сразу говорил, что этот твой план – полное дерьмо!
– Ладно, быть непонятым и недооцененным – это мой удел. Я
уже привык. Кстати, зря злобствуешь. В принципе, мы своего добились. Первый шаг
сделан… ну, немножко вкривь и вкось, однако сделан. Меня сейчас гораздо больше
другое волнует. О нем ничего не слышно?
– Ни хрена. Тишина гробовая. Ты знаешь, мы тут подумали: а
может, он в Москву ломанул? И сейчас получает то, ради чего мы все это затеяли…
Сдохнуть можно!
– Можно, но не нужно. Как он в Москву уедет? Без паспорта ни
в поезд, ни в самолет не пустят.
– Есть автобусы.
– Точно не знаю, но, по-моему, на дальние рейсы билеты тоже
продают по паспортам. Кроме того, у него денег нет.
– На вокзале туда-сюда шныряют деловые водилы и предлагают
доехать до Москвы всего за двести рубликов. Уж такой-то суммой он мог
разжиться… например, там, где торчал эти дни. Кто-то же его поил-кормил!
– Оно, конечно, так… Только ведь без паспорта ему в банке
делать нечего. Кроме того, ключ у нас. Так что я не сомневаюсь: он все еще
здесь.
– Где?!
