– Ну да, – растерянно кивнул он и тотчас ошалело замотал
головой: – То есть нет, нет у меня никакого склероза! Я пришел узнать адрес
Григория Орлова!
– Если не ошибаюсь, вы опоздали примерно на двести лет, – хмыкнула
Алёна. – Да и при чем здесь вообще Григорий Орлов?
– При том, что это я – Григорий Орлов, – настойчиво сказал
рыжий. – Вернее, в том числе – я. Их знаете, как в городе много? И все же я
один.
«Каждый думает, что он не каждый!» – чуть не изрекла Алёна
один из своих любимых трюизмов, однако рыжий тотчас пояснил, с чего это на него
вдруг накатила уверенность в собственной уникальности:
– Они, эти Орловы, – все Ивановичи, Петровичи, Алексеевичи,
а я – Григорий Модестович. С таким отчеством я один-единственный не только в
Нижнем Новгороде, но даже в области. То есть я сейчас убедился, что другого
Григория Модестовича Орлова в нашем регионе нет. Однако то письмо пришло именно
мне, на мой домашний адрес, вы понимаете?!
– Нет, – честно сказала Алёна. – Какое еще письмо?
– Письмо… – Рыжий, которого, как только что выяснилось,
звали Григорием Модестовичем Орловым, принялся поспешно копаться в рюкзаке. –
Алёна… ой, извините, я не знаю вашего отчества…
Отчество писательницы Дмитриевой было написано в выпускных
данных каждой ее книжки, но, в конце концов, это ведь не Григорий Орлов, а Катя
Савельева любит книги вышеназванной писательницы!
– Отчество мое Дмитриевна, но это совершенно неважно, –
отмахнулась она, чувствуя, что у нее даже руки похолодели от нетерпеливого
желания завладеть этим загадочным письмом. Так борзая чует поживу, еще не видя
ее… не зря, в конце концов, писателей зовут борзописцами!
– Посмотрите его, а? – просил бестолковый Орлов, не понимая,
что Алёна только этого и ждет. – Я в нем ничего толком не понимаю, но вы же
детективщица! Вы же должны уметь разгадывать такие загадки, верно?
Наконец он откопал в недрах своего рюкзачка помятый конверт
и подал его Алёне.
Как советуют азы, некогда преподанные всякому желающему
Шерлоком Холмсом, надо для начала хорошенько рассмотреть конверт.
И Алёна его рассмотрела.
Конверт был самый обыкновенный, неровно разорванный и
испачканный почему-то ржавчиной, с прилипшей к нему старой жевательной
резинкой. Об отправителе это мало что могло сказать, а вот о получателе – да,
говорило, и немало… Зато об отправителе красноречиво говорил его почерк.
Корявый, неровный, он изобличал человека, которому редко приходится держать в
руках перо, ну а текст письма только подтвердил это предположение. Такое
количество грамматических ошибок на одном отдельно взятом тетрадном листке
Алёна давненько не видела… а может быть, не видела никогда. Впрочем, несмотря
на безобразный почерк и полное отсутствие грамотности, мысли были выражены на
диво связно.
«Я кое-что о тебе знаю, и вряд ли тебе понравится, если об
этом узнают другие. Хочешь строить из себя крутого – да на здоровье, но
кое-кому ты немало здоровья попортил! Как, спросишь? Да так, что шкурку его
продырявил! Ты небось думаешь, что и я испугаюсь, если ты такой меткий стрелок?
Ну так вот: я кое-кому все рассказал, так что имей в виду! Даже если решишься
что-то против меня сделать, тебе это не поможет. Тогда всем станет известно,
что ты – убийца. И хоть он жив, все равно же – ты в него стрелял, я это знаю!
Хочешь, чтобы узнали все? Навряд ли ты тогда сможешь денежку зашибать,
кривляка! А если я скажу об этом кое-кому из тех баб, которые тебя кадрят за
деньги? Скажу, что они в койку пускают убийцу? Что ты с ним не поделил, с этим
типом? Я еще и до этого докопаюсь, если не заплатишь! Я хочу десять тысяч
баксов. У тебя есть, я знаю, а если нет – найдешь. Если сразу все отдать не
сможешь, ладно, возьму частями, но чтоб не меньше, чем по тысяче за раз, и не
дольше, чем в течение месяца. Я человек честный, потом буду молчать как рыба об
лед, но если задумаешь словчить – пеняй на себя! Потому что мой кореш, которому
я это рассказал, знаком с начальником следственного отдела из городского УВД,
так что сам знаешь, как и куда вся твоя история попадет, если попытаешься меня
мочкануть. Думаешь, все такие дураки, что твоему алиби поверят? Да ведь еще и
машина того мужика пропала, так или нет? Так-так, знаешь, небось? Короче, Гриня,
денежку готовь. Ты спросишь, как передать? Да обыкновенно, из рук в руки!
Придешь к нам в ресторан, будто за делом, найдешь меня и передашь, понял?
Первый срок тебе – пять дней, считая с 11 мая, когда ты это сделал. И не финти,
не ври, будто письма вовремя не получил: я ведь сам тебе бросил его в почтовый
ящик, нарочно маялся в адресном бюро, твой адресок узнавал! Плати, короче, и не
выдрючивайся! Выдрючиваться перед бабами и мужиками своими будешь, а передо
мной не надо, пидор! За все в жизни нужно отвечать, теперь ты это понимаешь?
Так что – жду, понял?»
– Бог ты мой… – пробормотала Алёна. – Ну и ну! Какие люди
живут в нашем городе! А вы абсолютно уверены, что это не вы кого-то там
мочканули 11 мая?
– В том-то и дело, – очень серьезно ответил Григорий.
– Лунатизмом не страдаете? – вспомнив вдруг про свои
знакомства с психиатрами, спросила Алёна докторским голосом. – Раздвоения
личности не наблюдалось?
– Какое раздвоение, вы что? – почему-то обиделся Григорий
Орлов. – Да меня вообще 11 мая в городе не было, понятно? Я Катю в Доскино
возил, родителям показывать! Между прочим, я вас почему знаю? Потому что у вас
в Доскино была дача?!
При слове «Доскино» охота шутить у Алёны моментально
пропала. Тому были свои давние причины. Во-первых, в деревне Доскино
Богородского района у супругов Ярушкиных и в самом деле когда-то был чудненький
домик, и не сказать словами, сколько удовольствия доставляла Алёне возня во
саду ли, в огороде. Но теперь это все осталось, так сказать, в прошлой жизни и
принадлежало к миру воспоминаний, которые Алёне совершенно не хотелось
ворошить. Не хотелось не только потому, что обида на Михаила все еще не прошла,
да и не пройдет никогда, наверное. С этим домиком было связано еще одно
событие… Не то чтобы Алёна его стыдилась – по сути дела, она не знала, как
относиться к случившемуся. Она считала, что это событие очень многое определило
в ее жизни и освободило, как ни странно, от очень многих комплексов. На эту
тему ей всегда хотелось поговорить с каким-нибудь толковым психологом или
психиатром. Алекс, конечно, был хорошим психологом, но ему ту историю было
рассказать совершенно немыслимо, категорически! А вот посоветоваться с Юрием
Литвиненко было бы недурно…
