Алёна пересекла трамвайные пути и вошла в дверь «Барбариса».
– Жанна Сергеевна у себя?
– Да, только она пока занята. Вы посидите немножко вон на
том диванчике, хорошо?
Хорошо. Алёна села, покосившись на сцену. Пусто-пусто…
Танцоры не репетируют. Музыка не играет, их нет.
Где тут камера наблюдения? Наверное, вон там, над стойкой
бара. Так или иначе, Жанна уже знает, что Алёна ждет ее и понимает, что сейчас
к ней вернутся те сто долларов, которые писательница брала взаймы.
Наверняка Жанна уже вспомнила рассказ Алёны о том, как она
пыталась купить час любви Игоря за столь ничтожную сумму – и в очередной раз
посмеялась над глупенькой дамочкой постбальзаковского возраста, без памяти
влюбившейся в молоденького красавчика, который ее и знать не хочет!
– Алёна, здравствуйте.
О Господи Боже… упомяни о… а он уж…
Ой, сердце сразу забилось где-то в горле, руки-ноги
похолодели, голос задрожал:
– Здравствуйте, радость моя.
Можно давать себе сколько угодно страшных клятв, но при виде
этих невероятных глаз все они рассыплются прахом. Ничего не остается от обиды,
от горечи – только счастье смотреть на него, восторгаться им, греться в лучах
этих черных солнц, блуждать в их черном тумане.
А он… угрюмый такой, смотрит исподлобья. Отнюдь не светится
счастьем при виде ее. Тошно ему ее видеть, вот что!
Ужасно вот так проницать все насквозь, понимать подоплеку
поступков всех и каждого. Ох уж этот интуитивист «Достоевский»! Правильно,
правильно писал Георгий Иванов: «Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья!»
Если Алёна когда-нибудь напишет детективчик об этой истории, сии слова вполне
могут стать к ней эпиграфом. И Алёна так и назовет этот романец: «Бедный,
бедный Достоевский».
Да, тебя остается только пожалеть…
Может быть, Жанна права? Все дело в сумме? Да конечно!
Предложи Алёна Игорю, к примеру, пятьсот баксов в час…
А что? Если Простилкин сдержит слово, она вполне сможет это
себе позволить. Сколько у нее будет? Восемьдесят три тысячи? Ого! Это на
сколько раз хватит!
Может быть, Федре надо было сразу предложить Ипполиту
кругленькую сумму? С другой стороны, тогда бы не было такого мифологического
сюжета!
Да бог с ним, с сюжетом! У Алёны свои сюжеты и свои методы.
– Иппо… то есть, извините, Игорь, – пробормотала она, – вы
не могли бы присесть вот здесь? – Похлопала по диванчику. – Я хотела… я хотела
извиниться перед вами за тот разговор… вчерашний.
Да неужели это было только вчера? Столько страданий!
Игорь неохотно сел.
– Какой разговор?
Голос ледяной, вид неприступный. Типа пошла вон,
писательница, не путайся под ногами.
– Ну, про сто долларов.
– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
Как же он ее презирает. Ему на нее и смотреть противно.
Неужели она скажет? Неужели снова решится? Нет, лучше
умереть.
– Игорь, а если… это будет пятьсот долларов?
Вот. Выговорила. И жива осталась, ну надо же, как странно!
– Что?!
Ну и глазищи у него, Господи Боже!
– Я хочу сказать…
Отвернулся, вжался в спинку дивана. Молчит.
Считает, наверное: трынь, трынь, трынь…
– Я же говорил: никогда не делал это за деньги. И не
собираюсь начинать.
Опять отказ? Нет, не может быть!
– Значит, нет?.. Никогда? Может быть, вы все-таки
подумаете?!
– Никогда.
Ну вот тебе и дар двойного зренья! Пошли его подальше!
– Понятно… Ну ладно, извините. Я пойду… мне к Жанне…
Кое-как встала.
– Игорь…
Надо как-то извиниться.
Не надо. Прощайся и уходи.
– Алёна, а что… это обязательно должно быть только за
деньги?
– Что?..
Обернулась так резко, что не удержалась, покачнулась – и
рухнула к нему на колени.
Немедленно выяснились две вещи: во-первых, что Игорь
совершенно не умеет целоваться, этому его придется долго обучать… какое
счастье! – а во-вторых, что пылкому Нарциссу ничего не обломится от его
«развратительницы» – кроме каскетки с надписью «Not forget me!».
Потом мелькнула мысль, что Жанна там, конечно, умерла от
смеха рядом со своей камерой наблюдения… но этой мысли в голове писательницы
Дмитриевой места не нашлось, поэтому она как пришла, так и ушла.
