– После того, как в 1990-х добычу серебряной руды в окрестностях Малочаевки сочли нерентабельной, а залежи слишком незначительными, старатели поселок покинули.
И туда почти сразу же стали возвращаться прежние обитатели. Сначала поодиночке, потом семьями. Не прошло и десяти лет, как на месте пустовавшего всякую зиму поселка вновь затеплилась жизнь. Зазвенели детские голоса, замычала и заблеяла скотина, запели женщины.
– В общем, по прикидкам властей, сейчас в Малочаевке проживает несколько десятков взрослых, возможно, их число доходит до сотни. Сколько их там точно, сказать никто не может. Все попытки их подсчитать заканчивались неудачей.
Едва староверы видели чужаков, как большая часть тут же убегала и пряталась по лесам. В деревне оставались лишь старики и несколько взрослых мужчин. Женщины и дети исчезали, словно их там и не было никогда.
– Тем не менее кое-что удалось узнать. Там около десяти-двенадцати жилых домов. В каждом может проживать от трех до десяти и даже пятнадцати-двадцати человек. Семьи у староверов большие. Три, а зачастую и четыре или даже пять поколений живут под одной крышей. Несмотря на отсутствие вакцинации и современной медицинской помощи, ни эпидемий, ни повальных болезней у них не случалось. Во всяком случае, по их словам. Спиртное там под строжайшим запретом, поэтому здоровье жители сохраняют надолго. Самому старому из них сто один год. Хотя это лишь с его слов, потому что, как я уже говорил, никаких документов староверы не признают.
– Выходит, детей у них много? И школа есть?
– Никакой школы нет и в помине. Чтению обучаются по религиозным книгам, Псалтырь и тому подобное. Ничего, кроме Святого Писания, эти люди не читают. Пишут на старославянском. Алгебру и геометрию считают бесовскими науками, признают лишь арифметику. Да, и считают не десятками, а дюжинами. Говорят, так их отцы считали, а значит, и им иного не следует.
– Дюжинами же неудобно, – удивилась Василиса.
– Как сказать. Вот десяток на сколько можно разделить?
– На два. И еще на пять.
– Правильно. А дюжину?
Василиса попыталась разделить двенадцать в уме и быстро поняла, что тут возможности куда шире. Дюжину можно поделить и пополам, и на шесть, и на три, и еще на четыре.
– Видно, не такие уж дураки раньше жили. Да и считать дюжинами и их частями легко и просто.
– Это уж нет!
– А если фалангами? Смотри, ладонь перед глазами, и все отлично видно. Один палец – это три. Два – шесть. Четыре – двенадцать.
Василиса попыталась освоить новый счет и быстро поняла, что так считать впрямь проще. Никаких счетов или калькуляторов не нужно. Все средства под рукой, верней, на руке.
– Откуда вы получили о них так много информации?
– Разве же это много? – вздохнул Шурыгин. – Хотя отчасти вы правы. Но так уж получилось, что когда мой коллега… кстати, Калязин его фамилия, он еще совсем молодой паренек, но при этом толковый сотрудник. Так вот, когда он пришел за разъяснениями к этому Батурину…
– Чей паспорт использовал покойник?
– Да. Оказалось, что этот человек не чужой староверам, он в свое время, много лет назад, женился на одной из них.
– Из тех, что живут в Малочаевке?
– Нет. Жена Батурина из тех староверов, которые отчасти приняли современный уклад жизни. Во всяком случае, документы у нее в полном порядке, работает в официальном учреждении, исправно платит и налоги, и пенсионные отчисления. Но все же про жителей в Малочаевке жена Батурина кое-что знала. У нее там двоюродная сестра.
– А Батурин этот тоже из староверов?
– Он – нет. Их женитьба в высшей степени уникальный случай, потому что обычно староверы выдают своих девушек за своих же. Именно жена Батурина и сообщила моему коллеге, что в Малочаевке приличных размеров община, которую возглавляет совет старшин, и что они до сих пор умудряются жить по своим законам в обход всех прочих. Разумеется, мой коллега заинтересовался. И поскольку Малочаевка находится на его территории, он воспылал служебным усердием и попытался к ним проникнуть.
– Без толку?
– Абсолютно. И более того, он также выяснил, что кое-кто из администрации района уже неоднократно пытался разобраться с этими людьми, уговорить их хотя бы дома свои зарегистрировать. А то ведь живут на птичьих правах, в любой момент земля может кому-нибудь приглянуться, и сгонят людей с их мест.
– А что? Есть такая угроза?
– Ходят слухи, что на их землю положил глаз один тамошний олигарх. Вроде как и добычу серебра прекратили по его настоянию.
– Разве такое возможно, чтобы по чьей-то прихоти взяли и закрыли перспективный рудник?
– В девяностые все было возможно. А сейчас, пока руки у прокуратуры дойдут, чтобы с бумагами разобраться, много воды утечет. Староверов запросто могут из их домов выгнать и что-то другое на их месте построить.
– И что? Получилось у тех людей из администрации найти хоть какое-то взаимопонимание с жителями Малочаевки?
– Нет. Сколько бы они к ним ни приезжали, сколько бы ни пугали, что землю отберут, староверы общаться с ними не желают. И паспорта брать не хотят. На все увещевания твердят, что ни за что не позволят сатане себя заклеймить. И что число 666, которое сатана положит всякому на чело или правую руку его, они не примут.
– А при чем тут паспорт?
– По их разумению, всякий паспорт – это первая ласточка будущего клейма.
Василиса поежилась. Ехать к таким дремучим людям было страшновато. И еще Хрущ этот где-то поблизости крутится.
– Дикость какая-то, – пробормотала она.
Шурыгин понял, что слишком сгустил краски.
– Да вы не бойтесь, – лучезарно улыбнулся он. – Я вам тут столько всякого наговорил, а зря. Люди-то они мирные. Никогда ничего у них не случается.
– Откуда вы знаете? – хмыкнула Василиса. – Они же к себе никого не пускают! Может, они там регулярно молодых девушек убивают! Кто об этом может знать?
– Зачем вы так? Они мирные люди, в Бога верят.
– Инквизиторы тоже в Бога верили, а людей на кострах жгли. Господи, и куда я еду? Зачем я вас послушалась? Этого Савву Прохоровича убили. У нас в Карповке врагов у него не было. Значит, следы тянутся из этой Малочаевки. И я еду прямо в лапы убийцам!
– Что вы так встревожились? С вами будет охрана.
– Только не в Малочаевке!
– В самом худшем случае староверы просто выгонят вас из Малочаевки. Никаких иных репрессий даже к самым страшным преступникам староверы не применяют. Изгнание – вот высшая мера наказания для них. Невозможность спастись в последние времена вместе с общиной и старичками – вот что в их понимании страшней всего. Не гибель физического тела, а гибель души.
– Что бы вы мне тут ни говорили, а люди эти ведут подозрительный образ жизни.
