– Ты должна найти пропавший алмаз.
– Я что, лучший сыщик в Британии?
– Они были уверены, что ты алмаз найдешь.
– Как?!
– Не знаю, но за тобой даже в Лондоне следили.
– И ты, зная об этом?.. – Я мотаю головой, словно отгоняя кошмар. – Ты знал, что Сатри убьют?
– Нет.
– Лжешь!
– Догадывался.
– И при этом помог переправить его в Индию? Как и меня? Зачем, Эдвард, ради чего?
– Они обещали устроить Энни в клинику, вылечить ее, если я помогу вернуть Сатри в Индию. А потом… она стала заложницей, но я все равно верил, что Энни спасут.
– Эдвард, ты сознательно отправил на смерть человека, лишь надеясь, что кто-то отплатит помощью Энни?
– И сделал бы это снова, будь хоть один шанс из тысячи спасти Энни.
Его рука сжимает вынутую из кармана трубку так, что та разваливается на куски. Я с болью вижу, как сильный, несгибаемый человек плачет скупыми, жесткими слезами.
С пораненной ладони капает кровь, Ричардсон швыряет осколки трубки в сторону и с недоумением смотрит на окровавленные пальцы. Мне не просто жаль его, я сама чувствую невыносимую муку, потому что передо мной не тот Эдвард, которого любила Энни. Понимает ли это он сам? Едва ли…
– Энни тебе этого не простила бы. Это не любовь…
Ричардсон отвечает глухо и так жестко, что я содрогаюсь:
– Что знаешь о любви ты, застрелившая любимого человека, вместо того, чтобы помочь ему бежать? Я бы убил не одного Сатри, но тысячи других ради Энни. Предал и сжег весь мир, если бы это ее вернуло. Только это и есть любовь.
– И… меня?
– Весь мир! – Он закрывает глаза, зубы сжимаются так, что белеют скулы, а пальцы яростно комкают простыню, оставляя на ней кровавые следы.
Я смотрю на того, кого считала своим вторым отцом, и понимаю, что Ричардсон так и сделал – предал всех за одно обещание спасти Энни.
Этого Эдварда я не знала и не подозревала, что такой существует. Сжечь весь мир ради любви? Я шепчу одними губами:
– Это не любовь…
Ричардсону все равно, кажется, еще немного – и он сам вспыхнет изнутри черным огнем и от бессилия начнет крушить все вокруг. Он не оправдывается, не задумывается над тем, насколько это ужасно, для Эдварда существует только смерть Энни и боль из-за невозможности вернуть жену.
Я не знаю, сколько времени проходит, уже не до побега, о нем я невольно забываю. Я вижу перед собой такую человеческую трагедию, какие обычно заканчиваются гибелью.
Точки опоры в моей жизни больше нет, и я скорее машинально, чем осознанно, интересуюсь:
– Ты был знаком с Санджитом?
– Да.
Меня прорывает:
– Это чатристы, Эдвард! Они организовали налет на Букингемский дворец и виновны в гибели стольких людей! Ты готов работать на чатристов?
Он вдруг недобро усмехается:
– А ты на кого работаешь?
– Что? – В глубине души я уже поняла, что он имеет в виду, но разум продолжает сопротивляться этому пониманию.
– Санджит – бывший главарь чатристов. Калеб Арора – нынешний.
– Ты… знал об этом, когда давал мне его телефон в Лондоне?
Не обращая внимания на мой вопрос, Эдвард продолжает:
– Они здесь все поклоняются этой богине смерти – Санджит, Арора, твой любимчик Сингх…
Я не верю своим ушам:
– Сингх?!
– А кто вырезал Сатри сердце, не я же?
– Повтори…
Я шепчу едва слышно, но Ричардсон понимает. Ему не хочется повторять сказанное, однако мой взгляд не обещает ничего хорошего.
– Это Раджив Сингх вырезал сердце Сатри. Беги…
Эдвард отворачивается к Энни.
Я для него больше не существую.
Он для меня тоже.
Эдвард падает на накрытое простыней тело и обнимает его окровавленными руками.
Уже выскользнув за дверь, я слышу сзади звериный рык отчаяния – Ричардсон действительно готов сокрушить весь мир из-за отсутствия в нем своей Энни. Неужели это и есть любовь?
В лифте, который поднимается на этаж, находятся медики с пустыми носилками. Наверное, идут за Энни. Попадаться им на пути нельзя, я прячусь за соседнюю дверь. К счастью, палата пуста, пациентка явно на какой-то процедуре.
Что делать дальше – сидеть в палате, пока не вернется больная? Глупо. На глаза попадается черный парик. Здесь многие больные вынуждены носить чужие волосы вместо собственных, выпавших из-за лучевой терапии. Парик хорош – большое черное каре. Рядом на столике ярко-красная помада и очки. Сейчас все эти вещи как нельзя кстати.
Положив взамен очков стофунтовую купюру (да простит меня владелица, если этого мало), я меняю внешность.
Через четверть минуты меня не узнал бы и Ричардсон.
Теперь скорей прочь, пока не вернулась хозяйка парика.
У лифта оказываюсь рядом с тем самым полицейским, которого отправила за кофе.
– Que s’est-il passé? (Что случилось?)
Едва ли полицейский понял вопрос, заданный по-французски, но отмахнулся, лишь скользнув по мне взглядом. Что и требовалось. Словно уступая ему дорогу, я шагаю в лифт.
– Аdieu…
Через два часа я уже в самолете, вылетающем в Дели. Привычный маршрут: Мумбаи – Дели – такси в Агру. Зачем? Формально потому, что съемочная группа там, и я должна быть на рабочем месте. В действительности… одна половина меня, та, что разумная, кричит: беги немедленно! Улетай в Лондон и забудь об Индии и всех проблемах, с ней связанных! Сделай вид, что испугалась нападения, не выдержала нагрузок, да что угодно.
Вторая, которой, как я подозреваю, управляет ожившее сердце, осторожно напоминает, что вокруг меня все не такое, каким кажется, значит, и словам Эдварда можно доверять с осторожностью. Из этого следует, что об убийстве Сатри нужно спросить самого Сингха, а значит, мне следует с ним встретиться.
Все получилось быстро, я сняла наличные, чтобы не мучиться в Агре с оплатой такси, купила билет на самолет и успела на последних минутах посадки. Пока мчалась в аэропорт, искала свое место в салоне, выслушивала стенания соседа, страдающего аэрофобией (какого черта тогда лететь, ехал бы поездом!), запретила себе думать о деле. Ситуацию следовало обмозговать в спокойной обстановке.
Но вот самолет набрал высоту, сосед угомонился, и я смогла немного причесать свои мысли.
Хорошего нашлось слишком мало.
Весь мой мир рассыпался, разваливался, рвался в клочья. Больше не существовало ничего, во что можно было бы верить, что можно было бы хоть как-то объяснить, собрать, склеить. И началось это не вчера.
