«Нефункциональные детали можно пропускать, Рупрехт».
«При движении, — как бы нехотя пояснил он, — струна, то есть единый фундаментальный блок, вычерчивает в пространстве что-то вроде трубки или листа, в зависимости от того, замкнута струна или нет. При этом струна может вибрировать. Эти вибрации мы, физики, называем модами. Костя, будь у него интеллект, назвал бы их нотами.
Но у Кости нет ни интеллекта, ни скрипки. А с помощью суперструн, Ханна Кук, можно построить теорию всего».
«Это нескромно, Рупрехт».
Он демонстративно сплюнул.
Это ведь он, впервые увидев меня, раскрыл рот: «Какое интересное сочетание атомов!» Если бы я этого не услышала, улетела бы в Пустынный парк. Он огромный, он тянется по всему экватору Марса. Пески в дюнах рыжие и такие нежные, что в них можно купаться. И все такое прочее. Когда край каньона Эхо совсем четко вырисовался рядом, я стала смотреть на звезды. Они беспредельно высокие, а в провале каньона — противная тьма. За многие тысячелетия, за многие миллионы лет там, на дне каньона, могли скопиться самые ужасные гадости.
«Костя, а как мы обойдем каньон?»
«Похоже, ты из пугливых?»
«Нет, я из смертных».
Он нехотя улыбнулся и полез в сенсоры черного ровера.
Ужасный каньон, на который я не смотрела, тонул и тонул во тьме, но все равно оставался все время рядом. Я чувствовала его всей своей полуголой спиной, а черный ровер выбросил гибкую лапу и установил на камне плоский светильник. Из светильника вырвался узкий, как игла, луч света. Пронзив тьму, он уперся в противоположную, невидимую, стену каньона.
«Ханна Кук и Цикада пойдут первыми».
«Куда это они пойдут?» — не поняла я.
«На ту сторону каньона».
«Я не умею ходить по лучу».
«Этого и не надо. Это умеет ровер».
«Тогда первыми пусть идут мальчики».
«Если мы пойдем первыми, вы струсите, придется возвращаться за вами».
«Все равно не пойду с Цикадой. Она начнет трястись, и я упаду в пропасть».
«Ладно, — сказал Костя. — Мы с Цикадой пойдем первыми».
И спросил: «Рупрехт, ты справишься с Ханной?»
«В Центре исследований я даже с обезьянами справлялся!»
«Не смейте так говорить!» Я хотела закрыть глаза, чтобы не видеть, как Цикада и Костя вместе с черным ровером рухнут в пропасть, но ничего такого не произошло. Не было ни звуков, ни движений. Ничего такого не произошло. Сумрак, черный провал, узкий, как игла, луч. Только в какой-то момент Костя и Цикада исчезли. Вот сидели на спине черного ровера и исчезли. Сидели, обнявшись, и исчезли. Ровер как стоял, так и стоит на краю каньона, а, их нет.
«Рупрехт!»
«Что, Ханна Кук?»
«Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет. Они уже на той стороне».
«Не обманывайте меня, Рупрехт! Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет же. Садитесь со мной рядом. Ближе!»
«Пожалуйста, не касайтесь меня руками».
«Садитесь ближе, а то буду касаться».
«Я боюсь, Рупрехт! Я боюсь!»
«Хотите остаться одна?»
«Лучше остаться одной, чем упасть в такой страшный каньон».
«Не дергайтесь, Ханна Кук. Дайте мне помочь вам».
«Почему вы помогаете мне так? Уберите руки!»
«Не уберу. Не могу убрать. Так удобнее». Рупрехт поднял меня и усадил на широкую спину черного ровера, ужасный мальчик с грязными невербальными коммуникациями. Я везде чувствовала его руки, особенно там, где их не было.
«Если вы меня уроните, Рупрехт, я погибла».
«Я знаю». Он меня ни разу не уронил, но я чувствовала, что погибла.
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
Запрещающие голограммы всплывали как зеленые пузыри. Два контейнера смоллет. Официально доктор Макробер еще ни для кого не определил своего места в мировом пространстве, поэтому войсеры искали его и на Земле, и на Лунной базе, и на Марсе. Но он пока не собирался определять свое место.
14.40…
14.51…
15.02…
15.13…
15.24…
15.35…
Загадочное смещение.
И сон — всегда одной длительности.
Впрочем, в атриуме все выглядело по-прежнему. Те же полированные стены. Алое кресло. Панели голографических разверток. «Хотите яблоко?» — «Я не люблю яблоки». — «Хотите, я прикажу Мику обращаться к вам, как к папе?» Ира Летчик явно ждала вопроса: «А как Мик обращается к папе?»
Но он не спросил.
«Вы ведь не позволите китайцам взорвать Делянку Сеятеля?»
«Один человек такие вопросы не решает». Доктор Макробер кивал. Девочка повторяла их вчерашний разговор. «Вы ведь любите все эти доисторические напитки?» — «От тебя ничего не утаишь». Если лиценциатка забыла вчерашний день, почему разговор крутится все в той же плоскости, почему возникают те же самые слова? «Наверное, вы путешествуете в последний раз. Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».
2.
Аскрийские ледники… Атмосфера Марса… Делянка Сеятеля… Появление сразу восьми лиценциатов в районе Аскрийских ледников, уже подготовленных к взрыву, конечно, насторожило китайскую сторону. Но доктора Макробера интересовало другое.
«Мак, чем занята сейчас Ира Летчик?»
«Сладкий послеобеденный сон».
«Мы можем войти в атриум?»
«Когда лиценциатка проснется».
«А сейчас?»
«Атриум заперт изнутри».
«Зачем девочке запираться?»
«Личный приказ Ивена Летчика».
Доктор Макробер внимательно изучил развернутую роботом голограмму.
Запреты на вход касались только атриума и машинных отделений. Видимо, девочку нельзя тревожить во сне. Стало ясно, почему на станции нет духов. Для них титановые стены не препятствие.
«Проводишь меня в оранжерею, Вергилий».
«Должен ли я теперь откликаться на новое имя?»
Доктор Макробер не ответил. Отвечать на вопросы роботов себе дороже.
В оранжерее оказалось душно и влажно. Палая листва и колючие, почти фиолетовые кусты заполняли все видимое пространство — вокруг и над головой. Гигантская сфера оранжереи была сердцем станции. «Модифицированный тростник, выведенный специально для марсианских плантаций». Но кое-где росли знакомые кусты, а на обочинах голубели незабудки, даже белели на темных обломках камня седые лепешки сухих лишайников.
