«Они живые?»
«Спрашивать надо Сеятеля».
Лиценциат понял, но как всему человечеству объяснить опасность, так странно растянутую на многие миллиарды лет? Даже в момент максимального расширения температура микроволнового фона Вселенной не превысит полутора градусов по Кельвину. Это — все еще — мир для органики, какие бы формы она ни принимала.
Но потом Вселенная начнет сжиматься. Сеятель — гениальный игрок, что бы мы под этим ни подразумевали. Были эпохи холода, придут эпохи огня. Мы — дети холода, смоллеты — дети огня. Мы долгое время не будем замечать ничего необычного: физики расписали историю Вселенной чуть ли не по минутам. В течение еще миллиарда лет Вселенная будет оставаться миром для органики, но затем дело пойдет быстрее. Постепенно ночное небо станет ярким, как при солнечном дне. И вот тогда можно сказать: теперь всё, Сеятель отыграл органику. Небо Вселенной вспыхнет, оно станет невыносимо ярким.
Выгорит не просто органика, начнет выгорать материя, Вселенную испещрят «полости Глухого». Молекулы в атмосферах звезд и в межзвездном пространстве начнут диссоциировать на составляющие их атомы, и постепенно космическая температура достигнет десятков миллионов градусов, превращая всё в космический суп из излучения, электронов и ядер.
Человек разумный уйдет.
Наступит эпоха Огня разумного.
Сеятель ни на секунду не оставляет Вселенную без разума. Вселенная всегда наполнена волнами разума. Поняв это, следует сделать следующий шаг: выяснить, существует ли хотя бы гипотетическая возможность перекинуть мостик из нашей тьмы в последующее пламя? Можно ли поделиться с грядущим огненным Разумом нашими человеческими чувствами?
Два контейнера смоллет. Жалкая подачка, о которой не может идти речь.
Но каким-то образом лиценциатка Ира Летчик попадает из одной истории Вселенной в другую…
2.
Он машинально глянул на часы.
16.17. Орбитальная станция Хубу проходила над Ацидалийской равниной.
В алом кресле Иры Летчик что-то менялось… Некое сгущение… Неясное облачко… Возникали и уплотнялись контуры… Румяная щека… Капелька пота… След ожога… Доктор Макробер облегченно выдохнул: «Квак дела?» И сразу спросил: «Ты не против, если Мак будет фиксировать нашу беседу?» И сразу добавил: «Запись, сделанную Маком, нельзя стереть. Она будет сбрасываться одновременно в три главные мировые точки сбора информации. Вечное хранение. Слышала о таком? В этом архиве хранятся самые важные свидетельства. Те, что могут повлиять на само развитие человечества».
«А как определяется значимость такой информации?» За словами девочки, как всегда, стояло: «Вы ведь не позволите взорвать Аскрийские ледники?» Доктор Макробер смотрел на девочку с ужасным неодобрением.
«Мак!»
«Чего тебе?»
«Когда лангуры и хульманы выйдут на связь?»
«С первыми музыкальными тактами», — важно ответил робот.
Ох, Сеятель, зачем инженеры создают таких глупых и важных роботов! Лиценциатка покраснела от волнения. Ох, Сеятель, помоги Косте! Пусть все будет так, как должно быть, только еще лучше. Ира Летчик прекрасно знала, о чем просила. В розовой мочке пульсировала нежная звездочка смоллеты.
«Вы опять идете по следам Сеятеля?»
«От тебя ничего не утаишь».
Доктор Макробер обозлился. Он не хотел повторений. Он не хотел тратить время на чепуху, вновь и вновь отказываться от яблок, которых никогда не любил, и от доисторических напитков. Другая история Вселенной. Из своего будущего он отчетливо видел мысли Иры Летчик. Общение с Сеятелем наделило меня многими способностями, но, похоже, не только меня. Способности Глухого… Способности Иры Летчик… Теперь Котопаха… Легкие сны — вестники лжи… Тяжкие сны — вестники любви... Нелегко Косте выслушивать такое.
3.
«Попробуй вспомнить».
Иру Летчик несло по течению.
Бесчисленные истории Вселенной.
Как происходит переход из одной в другую?
«У тебя есть выбор или ты все-таки привязана к какой-то одной истории?»
Девочка наморщила лоб, доктор Макробер ее не торопил. Вопросы понятны. Что она переживает там? Огненный мир — что в нем особенного? Котопаха, к примеру, всегда любил жаркие песчаные пустыни. Есть ли разница? Котопаха не раз бродил по горячим осыпающимся барханам Сахары, но это на Земле — при температурах, приближающихся к комфортным. А огненный мир, он сжигает? Он прошлое? Или он — наше будущее? Доктор Макробер видел самые затаенные мысли лиценциатки. Конечно, никаких котлов, запаха серы, никакого ужаса. Она, как чудесная рыба, плавает в густом пламени, которое есть пространство. А может, и время, — она не знает. Она не чувствует масштабов, там нет тени. А высокое ли небо? Честно говоря, она об этом не задумывалась. И никакой сьютелл там не нужен.
«Там я сама огненная».
«А это?» — указал он на след ожога.
«А это я испугалась. В самый первый раз».
«Но ты не сгорела, — засмеялся он. — Почему?»
«Потому что не стала бояться».
«Обратилась к Сеятелю?»
Лиценциатка засмеялась: «Вы сами учите нас не персонифицировать явления природы. — Смоллета в ухе Иры Летчик испустила снопик алых лучей. — Вы сами учите нас терпеливости, а мы терпеливо ждем. Да знаю я, знаю, что нельзя так говорить о Сеятеле, — заторопилась она. — Но вы сами хотели его услышать! Вы сами мечтаете обратить на себя его внимание! Почему он не слышит наших голосов, если мы — его сущность? Там в первый момент я испугалась. Но только на мгновение. На ничтожное мгновение. Огонь меня лизнул длинным языком, как собака. Он не угрожал, понимаете? Он лизнул. Он почувствовал: я не такая! Знаю, знаю, что нельзя так думать, но мне показалось…»
«Что тебе показалось?»
«Ну, понимаете… Я будто попала в огненный сад…»
«В сад? Как это понимать? Ты везде была окружена пламенем?»
«Ну да… Как в саду… Есть сад камней, почему бы не быть саду огня, правда?»
«Это походило на цветы? Ты будто бродила среди алых цветов?»
«Ну, если упасть лицом в охапку роз…»
Доктор Макробер чувствовал, как девочку опаляет внутренним огнем. Люблю… Так она думала. Люблю… Смоллета в мочке розового маленького уха испускала пронзительные голубые лучики…
«Где же ты была?»
«Во сне», — важно подсказал робот.
А девочка добавила: «А вот Котопаха — там. Котопаху я вижу».
«И общаешься с ним?»
Девочка обрадовалась: «Спросите его сами».
«Разве он здесь?»
«Вы сами учили, что историй много, а Вселенная одна».
«Неужели Котопаха в корзине?»
