– Как? – изумилась Катя. – Разве это плохо, когда сын красивый? Я думала, это счастье…
– Эх, дуряча башка, вся в папашу, выдно. – Бабка Нюра несильно ткнула девочку костяшкой согнутого пальца в лоб. – Счастя, куда вжэ… Своих народишь, от и поймэшь, якое от цих выродков счастя… Сначала ночей не спышь, выхаживаешь их вид хворей, последню копийку тратышь, шоб их накормыты повкуснее, та нарядить покраще, тревожишься, маешься. А воны… Пидросли – и тю-тю, поминай як звали! От, чужого дядька просить приходыться забор поправыты.
– А давно он с вами не живет? – спросила Катя.
– Так от, счытай, як школу-то закинчыв, – сказала баба Нюра. – Сначала у Киев подався, учитыся. Так шо ж, дило хороше. Ума-то нэ займать ему було. Тилькы выперли его с третьего курса. Я корову продала, взятки носыла, шоб в армию не забралы дурачыну. Наче работать пишов, деньгу заколачував – в газете шось-то пысав. Так знов вожжа пид хвист – дай, говорыть, мамо, грошей, в Москву поиду учыться, куда я без образования. Ну, як нэ дашь? Ридное ж дытя… Поехав… Ото я бачу, много там навчился – як дитёв стругать та кыдать без батьки! Вернувся, в Харькове жил, та не пойшло шо-то, додому вернувся, до мэнэ. И тут не усидив. Бувало, выйду вечером у двир, дывлюся на дорогу и думаю: як вин там, чы живый? – Она сухо всхлипнула, утерла глаза рукой и добавила: – А мальцом ласковый був… Прибежить, бувало, с разбитым носом, в коленки ткнется – матуся, ты у меня самая найкраща! Эх, поганец, чорты б его взялы…
Катя, посмотрев на пригорюнившуюся бабу Нюру, опустила глаза. Ей было жалко пожилую женщину, невольно в душе поднималась досада на отца: почему он уехал, бросил свою старую мать без помощи?
И в ту же секунду она вспомнила, что ведь и сама уехала, сбежала, даже не поставив мать в известность. Ведь наверняка ее мать, узнав о ее исчезновении, тоже будет называть ее неблагодарной эгоисткой… А что, если и ее отец, так же как и она, чувствовал себя в родной семье чужим? Что, если у него просто не было другого выбора, кроме как уехать?
И все-таки… все-таки ей было мучительно жаль эту суровую, грубоватую, а все же душевную и отзывчивую бабу Нюру.
Все это было так сложно, слишком сложно для Катиной детской, не привыкшей задумываться о таких вещах головы. «Увижусь с отцом, и он все мне объяснит, – решила она. – Все-все!»
Со двора вошел Григорий, натягивая футболку.
– Ну, принимай, баб Нюра, работу! Поправил я тебе забор, сто лет теперь стоять будет.
– Сто лет мне нэ трэба, я стилькы нэ проживу. А як помру, так пусть все тут хоть к чортам провалыться, все равно никому нэ трэба, – сурово отозвалась бабка.
Она выглянула в окно, придирчиво оценила результат, затем, помягчев, обернулась к Григорию:
– Эх, хороший ты мужик, Гриня. На кой тоби в той Джанкой ехать? Оставався б у нас, я б тоби комнату выделила. Всэ б мэни, старий, допомога. Жинку б тоби подыскала добрую, не все ж бобылем ходыть. А шо сидел ты, так того нэ совестысь, у нас тут кажный второй с отсидки, нашим бабам то не помеха.
– Да зачем мне какая-то чужая баба, – отшутился Григорий. – Я б на тебе, баб Нюра, женился. Ты и накормишь, и дом у тебя в порядке. Вот Катюху до места доставлю и вернусь женихаться. Примешь?
– Ну тэбэ, бесстыдник, – вдруг по-девчоночьи прыснула баба Нюра и прикрыла смеющийся рот огрубевшей ладонью. – Ладно, пиду вечерять сберу, чи шо…
Через два дня от Катиной простуды не осталось и следа. Решено было выезжать в Днепропетровск следующим утром. Баба Нюра, покряхтев, вытащила откуда-то из закромов бумажку с адресом гражданской жены своего сына. На вопрос о номере телефона лишь сердито отмахнулась:
– А на кой мэни ти циферки? У меня у хати телефона сроду не було, а мобильники ваши – цэ я нэ понимаю. Кнопочки малэсэньки, хиба ж я пальцем попаду? Не треба вин мэни, телефоно, от и номера нема.
Вечером, накануне отъезда, Кате не спалось.
Она выбралась из дома, на цыпочках прокравшись мимо грозно храпевшей во сне бабы Нюры, и присела на крыльцо, прижимая к животу блокнот, в котором за время ее путешествия скопилось уже множество дяди-Гришиных рисунков. Адрес отца она переписала в этот же блокнот.
Черная жаркая ночь висела над деревней. Где-то вдалеке заливалась хриплым лаем собака. Спавший в будке позади дома Будька (баба Нюра призналась им, что назвала его за крутые черные вихры в честь любимого киноперсонажа – Будулая) скреб во сне лапами и едва слышно ворчал. Звезды, бисером рассыпанные по черному бархату неба, удивленно глядели вниз, на сжавшуюся на ступеньках чужого дома тощую девчонку с острыми коленками и круглыми воробьиными глазами. Терпко пахло разомлевшими после дневного пекла травами.
Шаркая тапками, на крыльцо вышел дядя Гриша, чиркнул спичкой, закуривая. Потом увидел Катю.
– Ты чего это, картинки, что ли, в темноте разглядываешь? Глаза испортишь!
– Не, – помотала она головой, – я их уже наизусть знаю.
За время ее болезни в блокноте успели поселиться суровая баба Нюра, раскорячившаяся посреди грядок, сосед-алкоголик Федька, просунувший опухшую похмельную морду между разошедшихся досок забора, семилетняя Наташка, стоявшая у калитки на одной ноге, другой же, босой, рассеянно почесывавшая коленку. Все рисунки были живые, мастерски сделанные, с тонко подмеченными деталями характеров.
– Дядь Гриш, – спросила Катя, – а ты где рисовать научился?
– Да, – отмахнулся он. – Это ж разве рисунки. Вот в детстве я когда-то рисовал… В кружок ходил в Доме пионеров, так мои работы, не поверишь, даже на выставке висели. Все мне говорили: тебе, мол, Гриша, в художественное училище прямая дорога, талант у тебя. Угу, дорога. – Он досадливо сплюнул. – Вон она как повернулась, моя дорога. От кичи до кичи. Я уж и забыл, как карандаш в руках держать, это для тебя только так… балуюсь…
– Ну и зря ты, – уверенно возразила девочка. – У тебя просто замечательные рисунки, мне очень нравятся. Я думаю, ты бы мог стать настоящим художником, к детским книжкам иллюстрации рисовать. К «Гарри Поттеру», например.
– Это чё за книжка такая? – удивился дядя Гриша. – Не слыхал… Видишь, хреновый из меня иллюстратор.
– Ну, к «Хоббиту»… – предложила Катя. – Тоже не слышал? Ну, я не знаю… Ты сам в детстве какую книжку любил больше всего?
– «Тимур и его команда», – улыбнулся дядя Гриша. – Не читала? Да ты чё, Катюха, это такая книжка… Мы с пацанами в свое время, как начитались, сарай во дворе нашли, замок сорвали, хотели там тоже штаб устроить. Соседи, конечно, скандал подняли, ментов вызвали, все дела… Эх, и вот всю жизнь у меня так, все через жо… А ты говоришь – рисунки…
– Все равно, – убежденно возразила Катя. – Твои рисунки – самые лучшие. Их бы показать кому-нибудь…
– На хрена? – дернул худыми плечами Григорий. – Ничего уже не вернуть: вон она, жизнь, просвистела.
Он затянулся папиросой, потом обернулся к Кате:
