И вдруг, вдруг я услышала очень громкие звуки. До меня донесся едкий запах, который тут же забил мои ноздри. Моя Любимая когда-то стреляла из Ружья, я помнила этот запах, и Ружье ее тоже помнила. Оно всегда хранилось в нашей будке, иногда мы с Любимой брали его с собой на прогулку, и она стреляла из него по дребезжащим металлическим банкам. А однажды в нашу будку хотели пробраться плохие люди, и Любимая вышла и выстрелила из Ружья в воздух. Она могла бы этого и не делать, я бы сама разорвала их на куски. Но плохие люди испугались Ружья и ушли.
И вот теперь снова были выстрелы. Они повторились несколько раз. Движение мягких лап прекратилось. Стая замерла, чуть помедлив, развернулась в другую сторону и скрылась в сумерках.
Однако песок подо мной осыпался, я держалась из последних сил, повисла на чахлом деревце над пропастью.
Дальше началась суматоха, я услышала топот человеческих ног, потом меня схватили за шею и стали настойчиво вытаскивать из бездны, куда я падала.
Тут же я увидела глаза моей Любимой над обрывом, она же сама лежала на животе, свесившись вниз, и держала меня одной лапой. Позади нее слышались громкие человеческие голоса. Наконец моей Любимой удалось дотянуться до меня второй лапой и резко дернуть наверх. Я подтянулась что есть мочи и оказалась в ее объятьях. Я неистово целовала ее морду, лапы, пахнущие порохом и землей, мне тоже захотелось, чтобы и у меня появились эти капли на глазах, как и у нее сейчас. Мы сидели, обнявшись, вода из глаз хозяйки капала мне на грудь, и мне так хотелось сказать ей, что она – моя единственная любовь, что я прошу прощения и никогда больше не сбегу в Горы. Тот зов, на который я откликнулась, меня обманул. Мое племя и моя стая сидела сейчас со мной, и больше никого мне не надо. Только она и я. Никто на свете мне больше не нужен.
Наконец люди, столпившиеся за нами, позвали нас за собой. Я и моя хозяйка шли рядом, я впервые ступала с ней лапа в лапу не привязанная и очень ею гордилась.
Я и не заметила, как поплыла обратно. Золотой берег реки приближался, одинокая фигура все так же стояла на песке. Я подплыла ближе. И поняла, что Любимая в руках держит ремень. Я так и знала. Я поджала хвост и вышла на берег, хозяйка приблизилась ко мне, взяла за шкирку, и пару раз небольно огрела ремнем по спине.
– Федя, ну и стервозная ты собачатина. Доиграешься, отдам тебя кому-нибудь другому. Пусть с тобой мучается. Топай быстрее, Мама кормить тебя, скотину, будет, – беззлобно произнесла она, надевая на мою мокрую шею ту самую штуку.
Никому она меня не отдаст. Ведь она моя Любимая Хозяйка. Она без меня жить не сможет, я точно знаю. А я ее единственная собака. Я – немецкая овчарка по кличке Федя.
За сбычу мечт!
Звонок раскатисто дребезжит по пустой квартире. Я открываю дверь, и Танька вваливается, обнимает меня левой рукой за шею (в правой у нее сумочка и шуршащий пакет) и мычит:
– Умммм… Я так по тебе соскучилась!
Мы не виделись почти два месяца: у Таньки на работе был какой-то аврал, у меня дети болели скарлатиной. Нам с Танькой не видеться два месяца – это какая-то неправильная жизнь.
Когда-то мы с ней жили в соседних домах, учились в одном классе и, высидев шесть уроков за одной партой, по два часа еще простаивали у подъезда, не в силах распрощаться. Таньке не хотелось домой: дома у нее была мачеха, вторая жена отца, с которой Танька не ладила, и пустые макароны на обед. Мне тоже не хотелось домой – у меня там и вовсе никого не было: родители вкалывали до ночи, чтобы у нас на обед были не только пустые макароны.
Сейчас, когда я вижу Таньку – в дорогом дизайнерском костюме, с блестящей укладкой и идеальным маникюром, мне все труднее становится рассмотреть в ней ту маленькую остроносую девчонку с вечно красными руками, торчащими из рукавов заношенной куртки. Впрочем, думаю я, бросая хмурый взгляд в зеркало, и Таньке, наверно, не верится, что эта располневшая клуша в домашнем трикотажном костюме когда-то легкой поступью взбегала на школьную сцену, чтобы получить из рук директрисы очередную грамоту за победы на городских олимпиадах.
Мы идем на кухню. Я ставлю разогревать ужин, а Танька выгружает из пакета деликатесы: несколько видов сыров, банку икры, французское шампанское, коньяк.
– А где твои мужики? – спрашивает она.
– Муж в Питер уехал на два дня, по работе, – поспешно отвечаю я, – а Лешку и Ваньку я отправила к маме на ночь. Так что мы с тобой, дорогая моя, свободны как птицы.
Таньке, наверно, трудно понять мою эйфорию – Танька не замужем, и для того, чтобы провести вечер со школьной подругой, ей не нужно изобретать сложные комбинации.
Я накладываю Таньке в тарелку жареной картошки с мясом.
– Еще, еще клади, – кивает она. – Я голодная страшно! Пообедать опять не успела, в суд моталась по работе.
Танька жадно ест, а я вожусь с бутылкой шампанского – у меня не слишком-то большой опыт по вскрыванию шампанских бутылок, обычно у нас дома это делает муж.
– Давай сюда, – бормочет Танька с набитым ртом, выдергивает из моих рук бутылку и лихо откупоривает ее, бросив: – Учись, пока я жива.
Шампанское шипит и щекочет в носу. Я разливаю его по бокалам.
– Ну, рассказывай, – говорю я, когда Танька отодвигает от себя тарелку.
Она снова не доела. Она всегда просит положить побольше, но никогда не может доесть до конца.
– А, – она машет рукой. – Начальник мой, Карнаухов, опять в отпуск не пускает. У нас, говорит, аврал, вы – незаменимая. Кроме вас, никто не справится. Давайте, говорит, я вам лучше премию выпишу.
Я понимающе киваю. Мне немного завидно, что у Таньки такая яркая интересная жизнь, что она у себя в банке незаменимая, что ей даже не дают отпуск. Я могу поехать в отпуск в любой момент, – собственно, мне и отпуска-то никакого не нужно, чтобы уехать, потому что я – домохозяйка.
– А мне муж, наоборот, твердит: чего ты летом в Москве с детьми торчишь? – говорю я. – Взяла бы денег с карточки и поехала куда-нибудь на Кипр.
– Ну, хрен с ними со всеми, давай за встречу! – объявляет Танька.
Мы чокаемся. Танька лихо отхлебывает почти полбокала. Я отношу тарелки в раковину, забираюсь с ногами на табуретку и смотрю, как Танька тушит окурок. Она резко тыкает его в пепельницу так, что искры летят во все стороны.
– Да, кстати, тачку новую взяла недавно, – рассказывает Танька. – «Ауди»-шестую, смотри, какая красавица.
Она подводит меня к окну, и я, прищурившись, разглядываю внизу, во дворе, притаившуюся в сумерках новую Танькину машину. Она и правда хороша – гладкая, блестящая, похожа на какое-то неведомое сильное и уверенное в себе дикое животное.
– А у тебя что нового? – спрашивает Танька.
– Ой, да все хорошо! – отвечаю я. – На тех выходных возили с Мишей детей в зоопарк. Так весело было!
Танька, проходя по комнате, разглядывает на стене новые фотографии в рамках – Миша дурачится с мальчишками, мы с ним обнимаемся на даче под деревом.
