…Мои пальцы перебирают клавиши фортепьяно. Рука слишком мала, чтобы пальцы ловко брали аккорды, да и для занятий музыкой у меня нет никакого терпения. Но я настырно стучу по тугим клавишам, чтобы не расстраивать маму.
Мама у меня – чудесная мечтательница. Она живет в мире, где обитают розовые пони с белыми бантиками в гривах, цветут розы и абсолютно все восхищены ее красотой. Она, правда, очень красивая, я, к сожаленью, пошла в папу. Но она единственная не желает признавать тот факт, что ее дочь непереносимо, позорно бездарна. Это очевидное недоразумение понятно всем: и папе, и отчаявшемуся преподавателю, и даже мне, но только не маме.
Вдруг на черно-белой зебре клавиш появляется мужская рука с длинными тонкими пальцами. В фортепьянную гамму пробирается лишний звук, превращающий и без того нестройную игру в непотребную какофонию. Я останавливаюсь и, нахмурившись, поворачиваю голову. Рядом со мной стоит суним со светлыми волосами, забранными под черепаший гребень.
Я видела нежданного гостя прежде, на гравюре газетного листа. В колонке говорилось, что он принц. Обескураженно понимаю, что понятия не имею, как здороваться с королевской особой. Наверное, стоит подняться с табуретки и сделать красивый книксен, как меня учили в гимназии для благородных ним, но ничего подобного я, конечно, делать не собираюсь. Прищуриваюсь и прямо заявляю:
– У тебя прическа, как у девчонки.
В странных прозрачных глазах принца вспыхивает смех.
– Зато ты абсолютно бездарна в игре на фортепьяно.
– Знаю, – хмыкаю я, – очевидно же, у меня нет таланта. Я ни танцевать, ни петь, ни вышивать крестиком не могу.
Что ж, я вовсе не разделяю мнение гувернанток, будто умение вышивать крестиком гарантирует счастливый брак, разве что позволяет успокоить нервический тик, если очень хочется прибить мужа шкатулкой с драгоценностями. Иначе они, в смысле бесприданницы, давно бы все стали баронессами.
– Малышка, открою тебе секрет, – снижает принц голос до заговорщицкого полушепота. – Ты можешь быть хоть хромой, хоть кривой. Это ничего не изменит. У твоего отца столько золотых, что ты можешь не переживать из-за замужества. Даже если не захочешь, тебя заставят.
– То есть если я сейчас переломаю себе все пальцы, то мне не придется играть на фортепьяно, а замуж меня все равно позовут? – Я начинаю приглядываться к тяжелой крышке и пытаюсь понять, насколько больно прищемить ею руки. – Какая соблазнительная перспектива…
– Соблазнительная перспектива? – фыркает принц, давясь от смеха. – Сколько тебе лет, милое, рассудительное дитя?
– Двенадцать, – серьезно отвечаю я и добавляю, чтобы оставаться до конца честной: – Будет на следующей седмице. А тебе?
– Двадцать пять. Исполнилось месяц назад.
– Фу, ты такой старый! – Люди старше двадцати кажутся мне неприлично долго пожившими стариками, но мама и папа – не в счет. – И ты настоящий принц Эдмонд Алмерийский?
– Да.
– Я Анна Вишневская. – Не вставая со стула, я протягиваю ему руку.
– Приятно познакомиться, леди Вишневская. – Он пожимает мои пальчики, и от прикосновения перед глазами вспыхивает размытый образ того, как он нажимает на черную клавишу фортепьяно. Образ исчезает, стоит нашим рукам разъединиться.
– Коль мы теперь знакомы, то я могу задать личный вопрос? – уточняю я.
– Валяй.
– Кто тебе придумал такое отвратительное имя?
В первое мгновение принц кажется ошеломленным, а потом начинает смеяться:
– Оно досталось мне от деда. Старый мерзавец сидел на троне почти пятьдесят лет.
– Святые Угодники, был еще один бедолага с таким именем? – ужасаюсь я. – Эдмондом зовут пса, который живет при нашей конюшне.
– Он хотя бы милый?
– Он хромой и слюнявый дог. Мне жаль…
Чтобы вернуться в реальность и осознать украденное воспоминание, я пытаюсь убрать руку, но Его Высочество прикрывает мои пальцы своей узкой влажной ладонью, и я снова, помимо собственного желания, проваливаюсь в прошлое. Последней моей мыслью становится то, что принц совершенно не отличается от деда – тоже мерзавец, только помоложе.
…Звездная ночь пахнет осенью. Я стою на балконе с широкими мраморными перилами, внизу расцвеченный магическими огнями лежит королевский парк. За спиной в открытых балконных дверях грохочет бал.
– Я обескуражен, – говорит принц. – Ты же понимаешь, что мое предложение тебе – это пустая формальность, чтобы просто не задеть твое обостренное чувство гордости. И ты все равно говоришь – нет? Я ведь могу оскорбиться. Настолько оскорбиться, что превращу твою жизнь в чистилище. Ты должна немедленно принять предложение, иначе я попрошу разрешения у Его Величества, и тогда в следующий раз мы встретимся у молельщика во время свадебного обряда.
Я обращаю на него взгляд. Мне смешна его злость. Он ведет себя как ребенок, которому отказали в новой свистульке.
– Ты этого не сделаешь.
– Я принц, а значит, могу делать все, что пожелаю.
– Как бы ты ни бесился, но в душе даже ты понимаешь, что я недостаточно аристократична для твоих чересчур аристократичных чресл. – Я указываю сложенным веером на его ширинку.
– Ты невыносима!
– Просто честна, – пожимаю я плечами.
– Завтра Его Величество пожалует тебе титул герцогини, и тогда…
– Умоляю, Эдмонд, пожалей моего отца! – перебиваю я. – У меня уже есть один пыльный титул, доставшийся от бабушки, и его содержание обходится папе в круглую сумму. Если нужны вливания в казну, просто попроси его о кредите или попроси дать денег ради теплоты душевной, он не откажет, но зачем портить пошлым предложением нашу дружбу?
– Знаете, леди Вишневская, – бурчит он. – Иногда я вас ненавижу.
Я отворачиваюсь, прячусь от неприятного пронзительного взгляда, наталкивающего на мысль, что принц тоже обладает магическим даром и старается скрыть его от людей, как любое уродство. Что он умеет делать? Читать мысли?
– Поверь, дорогой Эдмонд, порой я сама себя ненавижу…
Наконец, он позволил мне вернуться в ледяной светлый зал, в тишину, растревоженную неодобрительным перешептыванием придворных. Я смотрю на них над плечом Эдмонда. В незнакомых лицах отражается глухая ненависть, и в голову приходит странная мысль, что у двора мы всегда были бельмом на глазу. Я, бросавшая в лицо правду, и мой отец, наплевавший на благородную кровь и женившийся сначала на молоденькой певичке из королевского театра, не желавшей стать фавориткой Его Величества, а потом на дуэнье взрослой дочери. Правда, второй брак я тоже не очень-то одобряла, судя по всему.
