Сулла взял Пирей и со всеми его домами и верфями сжег дотла. Доблестный Архелай отступил вглубь материка, но был настигнут и разгромлен. Из ста двадцати тысяч воинов осталось немногим более десяти, и эти разрозненные остатки уже весьма отдаленно напоминали некогда могучую армию.
Повелителя сковали страх и растерянность. «Теперь Сулла, вдохновленный победами, пойдет на восток, и еще неизвестно, как далеко он продвинется…» — думал Митридат. Луна освещала его лицо, увековеченное скульпторами во множестве бюстов и барельефов, но сейчас его выражение никак не соответствовало образу непобедимого царя. Это был лик человека, впервые познавшего горечь сокрушительного поражения и не понимающего причину своего падения.
Эту причину он увидел в своих союзниках. «Предательство в тылу оказалось более действенным, чем доблесть воинов», — пришел к выводу Митридат. — Следует позаботиться о тылах — желающих моего поражения достаточно в каждом городе».
На следующий день Митридат издал два указа. Первый гласил о том, что следует срочно собирать войско из жителей тех полисов, которые находятся на западе, и любым способом остановить возможное продвижение вражеских войск. Второй — собрать совет из представителей дружественных городов.
Если первое повеление было легко выполнимо без вмешательства монарха, то второй указ исполняли по списку, который Митридат составил лично.
Кроме наместников, в числе приглашенных оказались и галаты, которые не подчинялись царю, но были лояльны и едины с понтийцами в своей ненависти к римлянам. Получив почетное приглашение от Митридата, тетрархи галатов прибыли ко двору со своими женами и детьми.
К назначенному дню на пир собралось около полутора сотен уважаемых гостей.
Длинный стол в зале для пиршеств ломился от угощений: туши ягнят, зажаренные на вертеле, изысканные яства царской кухни, кувшины с молодым вином, фрукты и виноград в больших корзинах, хлеба… Такой стол накрывают только для самых дорогих друзей. Юные прислужницы, одетые в легкие туники, скользили по мраморному полу, отвлекая гостей от трапезы своим нежным видом.
— Приветствую вас, друзья и соратники мои, на нашей благодатной земле, — Митридат поднял кубок.
Сидящие за столом умолкли, слушая его. Снующие между гостями служанки немедленно приблизились к пирующим и щедро наполнили их чаши вином. Тем же их них, чьи кубки не были пусты, пришлось осушить их и снова наполнить хмельным напитком.
— Сегодня мы приняли решение, что на наши земли не ступит сандалия римлянина, — вымолвил Митридат и снова поднял кубок.
Гости ответили тем же. Они уже изрядно захмелели от обильного возлияния, да и вино было поистине царским.
— Поддержите меня в стремлении обуздать ненавистных римлян, а я, в свою очередь, поддержу вас в любых начинаниях, — продолжал Митридат, не опуская бокала. — Понтийцы, эллины, каппадокийцы, галаты — в общем, все мы прекрасно знаем, что наша сила — в единстве оружия, и наши корабли, колесницы, управляемые отважными воинами, дадут ненавистным римлянам возможность познать, как унизительны поражения и насколько велика наша мощь. Поднимем же наши кубки и выпьем до дна в знак решимости и преданности друг другу!
Царь приложил кубок к губам и большими глотками осушил его, подавая пример всем присутствующим.
Под одобрительные возгласы тех, кто уже выпил за единение племен, приложились к кубкам и все остальные.
Тетрархи закончили пир под утро, свалившись там же, где и пировали.
На первый взгляд могло показаться, что их одолела крепость вина, на самом деле этот крепкий сон был послан им Дионисием, но не богом виноделия, а Митридатом VI Евпатором Дионисием, повелителем Понтийского царства и земель прилежащих. Это был сон покойников.
С первыми лучами рассветного солнца солдаты вывезли на повозках тела гостей и сбросили в ту же яму, где уже лежали тела убиенных ночью членов их семей. Из приглашенных на совет с пира не вернулся никто.
Удовлетворенный содеянным, Митридат восседал на царском троне и размышлял, как ему поступить с хиосцами — жителями острова, который в свое время оказывал его флоту помощь кораблями. Остров лежал невдалеке от Малой Азии, и в дальнейшем отсюда было бы очень удобно атаковать Грецию, однако этот кусочек земли мог служить и плацдармом для нападения на самого Митридата, если бы того захотели римляне.
«Достойны ли хиосцы моей милости?» — размышлял Митридат. Он вспомнил неприятный эпизод, некогда омрачивший морскую баталию под его командованием.
Тогда возле Родоса в сутолоке боя с римлянами хиосская триера, уходя из-под обстрела, совершила неосмотрительный маневр и протаранила бок царского корабля. Судно дало течь, но из противостояния, к счастью, вышло на плаву, несмотря на то что вода в трюме дала ему дополнительную осадку и очень затруднила маневренность. В тот раз Митридат чуть было не погиб, став легкой мишенью для римлян. Однако дары, принесенные богам войны перед битвой, сыграли свою роль, и Евпатор вышел из боя невредимым.
Судьба Хиоса была предрешена, и властитель Понтийского царства с чувством исполненного долга испил вина и опустился на подушки.
Душный летний воздух был вязким, как туман, который неожиданно спустился с пологих гор.
Митридат уснул не сразу. Едва его одолел сон, перед ним, как в калейдоскопе, закружили лица: то брат с матерью зло и громко вопрошали: «Как ты живешь без нас, повелитель?», то чудная девушка Калисто шептала: «Слаще твоего вина, царь, ничего в жизни не пила». Вслед за ними привиделись огромные горы трупов и зловонная яма, в которую их сбросили. Повелителя окружили мертвецы…
Он проснулся собственного крика.
— Да, я был безжалостным, — успокаивал он себя. — Зато теперь стану еще сильнее. Жалости от меня никто не дождется!
Митридат подошел к стене и повернул рычаг, искусно скрытый от чужих глаз головой льва. Дверца отворилась бесшумно, и перед ним на алой подушке ярко засверкала пектораль скифского царя Палака. Это был его первый военный трофей. Те горы золота, которыми воины наполнили его сокровищницы, были, конечно, намного дороже. Те корабли, которые он брал на абордаж, тоже ценились выше. Но пектораль Палака была символом первой победы над духом противника. Эта вещь олицетворяла сердце поверженного врага, и теперь оно принадлежало ему, понтийскому царю!
Скифская реликвия радовала его душу. В самые ответственные моменты своей жизни он надевал это украшение или просто долго рассматривал его. Иногда созерцание длилось часами.
Смута в душе и тяжелые сновидения заставили Митридата и сейчас обратиться за помощью к реликвии. Медленно, словно ожидая чуда, Митридат водрузил на голову этот символ верховной власти древнего народа. В свете факелов, освещавших царские покои, пектораль была так же прекрасна, как павлин в лучах солнца.
Царь потнийский закрыл глаза и задышал настолько сильно, насколько позволял его могучий торс. С шумом выталкивая из себя воздух, он будто избавлялся ото всех своих слабостей, и с каждым новым вдохом в нем прибывало уверенности. Успокоившись и убедив себя в собственной неуязвимости и бесконечной силе, дарованной богами, Митридат положил пектораль на прежнее место. И тут его внимание привлек маленький керамический сосуд, который давным-давно был дарован ему верховным жрецом Аннасом. Повелитель вспомнил слова, сказанные ему прорицателем в назидание: «Я не могу давать тебе советы, как побеждать в войнах, а ты не поможешь мне в моих предсказаниях. Ты сам выбираешь свой путь. Но всегда помни о силе проклятия!».
