Теперь наиболее действенным средством Палеологу казалась церковная уния с Римом, которая позволила бы ему избавиться в глазах католиков от клейма «схизматика» и тем самым обезопасить свое положение от вылазок изгнанных из Константинополя латинян. Надо заметить, что Климент IV идее унии с восточной церковью ничуть не противился. С одной стороны, он желал обрести славу восстановителя единства христиан, с другой — понемногу начинал опасаться чрезмерного усиления своего протеже — Карла. Византия в качестве противовеса честолюбивым устремлениям сицилийского короля выглядела вполне заманчиво. Однако Климент был неуступчив в вопросах теологии и церковной администрации. На переговорах с послами Палеолога папа «требовал не только согласиться с принятым на Западе толкованием учения о нисхождении Святого Духа и признать верховную власть Рима в вопросах веры, но и утвердить за папским престолом право разрешать споры о вероучении. Переговоры об унии зашли в тупик»
. После смерти Климента IV начался описанный выше долгий период sede vacante
[150], во время которого, однако, византийская дипломатия не сидела сложа руки.
Зная о репутации Людовика IX не только как могущественного монарха, но и набожного христианина, Палеолог обратился к нему. На этот раз основной задачей Византии была попытка руками старшего Капетинга разрешить конфликт с младшим: «В начале 1270 года Михаил направил… послание королю Франции, объявляя в нем, что он сам, духовенство и народ готовы, во имя унии, безусловно подчиниться решению Людовика как арбитра в конфликте с Карлом… В июне 1270 года император отправил к Людовику представительное посольство — Иоанна Векка, хартофилакта собора Св. Софии, и Константина Мелитениота, архидьякона императорской церкви, с богатыми дарами… Лишь накануне смерти (24 августа) [Людовик] нашел в себе силы принять послов. Выразив горячую приверженность миру между его братом и Михаилом, он обещал способствовать этому, если выживет. Но его смерть, последовавшая [на следующий день], разрушила надежды Михаила»
. Новые надежды появились у василевса только после избрания на папский престол Григория X.
Этот понтифик продолжил линию своего предшественника, но более энергично и гибко. С одной стороны, он стремился держать открытой дверь к грекам, не прекращая переговоры с Палеологом об условиях церковной унии. С другой — папа Григорий был совсем не в восторге от дальнейшего усиления Карла Анжуйского и стремился выстроить в Италии, говоря сегодняшним языком, систему сдержек и противовесов. Именно поэтому, когда в 1273 году курфюрсты в Германии договорились об избрании новым «римским» королем графа Рудольфа Габсбургского, Григорий X немедленно поддержал нового монарха. Папа убедил Альфонса X, короля Кастилии, тоже претендовавшего на германский трон, отказаться от своих претензий, отверг протесты Пржемысла Отакара II, короля Чехии и главного соперника Рудольфа, и, наконец, сам «признал правомочия римского короля
[151] не только в Германии, но и в Италии. Папа попытался заставить Карла отказаться в пользу Рудольфа от своего викариата
[152] в Тоскане… Папско-имперское соглашение 1274 года было ясным напоминанием Карлу о том, что его не считают незаменимым»
. Происходило невиданное: папа вел, по сути дела, гибеллинскую политику!
Между тем в Константинополе кипели страсти. Михаил VIII ввязался в борьбу за унию, стоившую ему поддержки со стороны большей части православного духовенства и значительного числа светских подданных. Красноречие Палеолога, неоднократно выступавшего перед церковными иерархами Византии с речами в поддержку проекта церковной унии, на сей раз не имело успеха. Наиболее авторитетный греческий богослов того времени, хартофилакс Иоанн Векк (тот самый, что ездил в Тунис к умирающему Людовику IX), на церковном соборе осудил латинян как еретиков. Михаил в ярости приказал бросить Векка в тюрьму. Начались гонения на противников унии. Император ломал через колено византийскую церковь и общество: греки не были готовы к объединению с латинянами, тем более что условия такого объединения и с теологической, и с церковно-административной точки зрения представлялись куда более выгодными для Рима, чем для Константинополя. Вдобавок после событий 1204 года неприязнь и недоверие к западным «варварам» в византийском обществе оставались очень сильны, а возвращение Константинополя в 1261 году придало грекам уверенности в собственных силах. Ведь латиняне потерпели позорное поражение, что в средневековом общественном сознании не могло толковаться иначе как знак неприязни к ним Всевышнего — и наоборот, благосклонности небес к восточному христианству. Наконец, с чисто практической точки зрения православные иерархи опасались, что уния с Римом приведет к падению влияния константинопольского патриархата, который до сих пор «поддерживал престиж и влияние византийской цивилизации в Восточной Европе; он обеспечивал — и в основном успешно — лояльность славянских православных церквей Константинополю»
.
У императора Михаила, впрочем, были свои аргументы, носившие, правда, в основном политический характер. Позволю себе обширную цитату из исследования его царствования, которая исчерпывающим образом объясняет мотивы Палеолога: «Греческие авторы презрительно называли Палеолога латинопроном (пролатинянином). Конечно, его отношения с латинянами были более тесными, чем у его предшественников. Однако то, что антилатински настроенным современникам и православным ученым позднейших времен могло казаться уступчивостью по отношению к ненавистному врагу, сейчас скорее кажется частью умно просчитанной прогреческой политики, которая не может, во всяком случае без серьезных оговорок, быть названа латинопронской. Даже памятуя суровость наказаний, наложенных Палеологом на противников унии из числа греческих прелатов и монахов, чтобы добиться реализации унии, было бы опрометчивым говорить, будто он был сторонником скорее латинской веры, чем греческой. Догматические вопросы имели для него меньшее значение, чем выживание империи… Политика Михаила была просчитанным риском, и он полагал, что с помощью ловкой дипломатии сможет преодолеть возникавшие трудности — в отношениях как с папством, так и с собственным народом и клиром. С этой точки зрения его программу поддержки унии можно оценивать просто как продолжение в религиозной сфере его дипломатии в отношении латинян, направленной на сохранение своего трона и империи»
. К 1274 году Михаилу VIII удалось добиться временного успеха и заглушить самые откровенные проявления недовольства. Изрядно поразмыслив в тюрьме и помирившись с императором, перешел на сторону унии Иоанн Векк. Он составил богословское обоснование необходимости восстановления церковного единства и подготовил почву для отправки византийского посольства на западный церковный собор в Лионе. Наряду с этими усилиями василевс продолжал запугивать общество: жителей Константинополя заставляли приносить специальную присягу в духе унии; отказавшихся арестовывали или ссылали, в некоторых случаях подвергали пыткам. Такими методами Михаил сумел принудить греков к покорности. В конце июня 1274 года византийские представители прибыли в Лион, на собор, на котором председательствовал Григорий X. Была отслужена месса на двух языках, латинском и греческом, в знак объединения церквей. Наконец, 6 июля уния была формально провозглашена. «Было зачитано послание императора [Михаила], переведенное на латынь. Оно включало в себя символ веры — в том числе Filioque
[153] — и содержало признание верховенства папы в церковных делах, сопровождавшееся лишь просьбой сохранить за византийской церковью… те ритуалы, которые не противоречили постановлениям экуменических соборов. Затем великий логофет
[154] Георгий Акрополит принес клятву от имени императора»
.
