– Знаете что! – завопила я, поднимаясь из-за праздничного стола. – Поздравляю. Желаю счастья. А мне… мне надо…
– Ты куда? – взволновалась Лизавета, отрезая мне путь к выходу. – Ты не скажешь маме?
– Маме? Да я даже подумываю о том, чтобы пойти и переночевать где-нибудь в другом месте, чтобы только не смотреть ей в глаза.
– Я сама ей расскажу. Ладно?
– Когда? И о чем? – Я резко остановилась и уперла руки в бока. – О том, что вы, братцы, женитесь, или о том, что ты ждешь ребенка? Потому что, знаешь ли, первое может не случиться, а второе – второе в любом случае вскроется очень скоро?
– Мы завтра же пойдем подавать заявление, – встрянул Сережа. – Завтра же! Я понимаю, я заслужил, но…
– Никаких «но». Ты заслужил, и точка.
– Не уходи! – жалостливо сказала Лизавета, но я была слишком взбешена, чтобы остаться. Эхом в моей голове проносилась мысль, что нельзя так с сестрой, что нужно поддержать, что все равно все кончится тем, что я приму ситуацию как есть, что и делала всю нашу с нею жизнь. Мы всегда были с ней как принцесса и ее мрачный камердинер. Она пела, плясала и ждала чуда, я запирала двери, чтобы не было сквозняка, и находила для нее таблетку, когда у нее начинала болеть голова.
– Позвоню, – сказала я, стоя в дверях, и Лизавете ничего не оставалось, как кивнуть и отпустить меня. Я добежала до дома, давясь слезами, а потом, уже дома, заперлась в ванной, чтобы мама не поймала меня в таком состоянии и не начала задавать вопросов. Я люблю маму, но сейчас хотелось побыть одной.
Папа всегда звал нашу маму «генералом в юбке», хотя технически она всю жизнь провела за широкой папиной спиной. Из-за нее-то она нами и командовала, хотя делала это своим тихим и нежным голосочком. Мама тяжело перенесла папину смерть, а потом вложила всю свою любовь в Вовку. Должна признать, мама стала замечательной бабушкой, из тех, кто готов играть часами в одну и ту же бессмысленную игру, собирать пирамидки и читать сказки по одним и тем же книжкам. Я, случись мне укладывать племянника спать, почти ненавидела и Машеньку, и зайчика, и все зверье в лесу, а мама спокойно перелистывала любимые Вовкины книжки на начало и начинала читать заново. Я не понимала этого, но восхищалась. Наверное, во мне просто нет того, чем обязательно должна обладать мать. Мне иногда кажется, что я должна была родиться мужчиной, настолько я сухая и бесчувственная.
– Фая! Фаечка, там Лиза звонит. – Мама попыталась перекричать льющуюся на меня воду. Я сидела на дне ванны с закрытыми глазами и наслаждалась теплыми струями, льющимися на меня сверху. – Говорит, что срочно.
– Я ей перезвоню.
– Она… мне кажется, у нее что-то случилось. Фаечка, ты не могла бы позвонить ей побыстрей? – не унималась мама.
– Я вся в мыле! – крикнула я после некоторой паузы. Это, конечно, было неправдой, но и перезванивать Лизке сейчас я не хотела. Что она мне скажет? Что я должна относиться терпимее к Сереже. Что, «если мы не можем изменить ситуацию, нужно изменить отношение к ней»? Сто первый психологический штамп, которые так нравятся моей сестре.
– Фая, там что-то случилось! – И мама застучала по двери кулачками. Это было уже подозрительно. Вряд ли для нашего примирения Лизавета стала бы нервировать маму, особенно учитывая то, как легко ее довести до паники и как трудно привести обратно в норму. Я выскочила из ванной прямо так, мокрая, едва успев завернуться в полотенце.
– Что случилось? – спросила я.
– Не знаю. Она мне не говорит. Вдруг это что-то с Володечкой? – И мама заломила руки. «Убью», – подумала я в тот момент. Не уверена только, в чей именно адрес я это подумала – Лизаветин или Сережин. Прямо в полотенце, я набрала номер сестры.
– Ты с ума сошла? Мама сейчас за корвалол начнет хвататься, – зашипела я. – Что с Вовкой?
– С Вовкой все нормально, – тут же бросила Лиза виноватым голосом.
– С Вовкой ВСЕ НОРМАЛЬНО, – отчеканила я, глядя на паникующую мать. – ВСЕ НОРМАЛЬНО. И чего тогда меня мама из душа вынула?
– Ты можешь прийти? – прошептала Лиза. – Пожалуйста.
– Нет. Зачем? – ехидно спросила я. – У тебя же муж есть. А?
– Он, кажется, перебрал… – еще тише пробормотала Лиза. – Фая, я не знаю, что делать.
– Опять? – вздохнула я. – Насколько?
– Настолько, – подтвердила Лиза мои самые нехорошие подозрения. Я вздохнула и бросила трубку. Наскоро вытерев волосы, принялась собираться туда, куда поклялась больше не ходить – по крайней мере в ближайшие три дня. Праздник продолжался. Сережа перебрал. Это случалось и раньше. Об этом нам рассказывала и его жена, теперь уже бывшая, Катерина. Вообще, если у Сережи и были недостатки, то злоупотребление алкоголем в их число не входило. Он пил умеренно, постоянно включая тот или иной вид алкоголя в свои целебные диеты. К примеру, вегетарианство плюс рюмочка коньячку. Или – сыр, мясо и бокал красного вина. Или – огурчики со своего (то бишь нашего) огорода и стопка водочки. Иногда любовь к самоисцелению принимала экзотические черты, и тогда в Лизином холодильнике появлялись ягоды годжи, семена чиа или что-то более ужасное, типа нутряного сала. И каждый раз Сережа ожидал, что все мы последуем за ним в светлое здоровое будущее. Ну, Лизавета-то уж точно. Поэтому ее отказы есть нутряное сало Сережа воспринимал как оскорбление и унижение его мужского достоинства.
Но Сергей был явно не запойный.
И у этого была причина. Если Сережа напивался, никто не мог предсказать, каков будет результат, даже сам Сергей. Знаете, многие, когда напьются, теряют человеческий облик, память, способность ходить и мыслить – словом, все, что так разительно отличает нас от наших предполагаемых предков-обезьян. После этого люди теряют память, у них болит голова, они пьют рассол. Все это случается. Это нормально. Когда напивается Сережа, никто не знает, что именно случится, но все знают, что что-то обязательно произойдет.
В первый год знакомства с Лизаветой Сережа напился и пошел купаться в святой источник, расположенный неподалеку от Лизиного дома. Он пришел туда, отстоял очередь из молчаливых людей с ведрами, баклажками и бидонами, а затем спокойно разделся догола и сиганул в купель, где долго плескался, крича всякий бред типа: «И вы давайте, оголяйтесь, народ, возвращайтесь к корням». Его вытаскивали силком, четыре человека тянули Сережу за его мокрые голые конечности, но вытянуть не получилось. Не поддалась репка, так сказать. Он докупался, игнорируя матерщину, льющуюся в его адрес, а затем встал, выпрыгнул из купели и ушел домой – голый. По дороге его забрали в полицию.
На второй год, когда Лизавета была беременная, Сережа позвал всю родню и друзей, чтобы отпраздновать это, без сомнения, радостное событие, с которого ушел неожиданно, почти по-английски – выпрыгнул в окно, требуя «его прикрыть, чтобы не зацепило». Вернулся он только под утро, при этом одежда его была в крови. Мы до сих пор надеемся, что эта кровь – из Сережиного же носа, который ему разбили.
