– Ну и как я смотрюсь? – спросил он, пройдясь передо мной на манер моделей, идущих по подиуму. – Разве не самый глупый вид в мире? Так я ничего не спрячу, кроме собственной неуверенности. И потом, разве шрамы не украшают мужчину?
– Лучше скажи, а показ нижнего белья будет? – улыбнулась я, плотоядно разглядывая такое притягательное тело.
– А ты опасна, – пробормотал Игорь, поворачиваясь ко мне. Он сбросил пиджак и подсел на кровать, не снимая своих зеркальных очков. – Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать.
– А ты что, чего-то ждешь от меня? Расскажи-ка? – попросила я, делая вид, что мне страшно интересно именно то, что он говорит, но не то, что творят его руки. – Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо…
– Будешь яичницу с беконом или тост с сыром? – спросил он, усевшись за моей спиной. Он расчесал мои волосы пальцами и стал заплетать их в какое-то неуклюжее подобие косы.
– Мне – каре, пожалуйста, и челку немного покороче, – расхохоталась я, выгибая спину. Как же это было здорово – сидеть вот так посреди смятых простыней и подшучивать друг над другом, чередуя болтовню и поцелуи. А потом стоять, с трудом помещаясь в узкой ванной, вдвоем под струями очень горячей воды, и целоваться, и упасть, поскользнувшись, но успеть уцепиться за крепкую мужскую руку. Мы позавтракали, решив не искать компромисса между белками и углеводами – съев все: и тосты, и сыр, и бекон. Время текло быстрее, чем я была готова ему позволить.
– Может быть, не ходить на работу? – предложила я, глядя через окно на голые ветки спящих до поры деревьев, на темные разводы воды на асфальте – лед таял под теплотой солнечных лучей и разбегался ручьями по дорогам. Машины смешивали грязь и талую воду под своими колесами. Весна тоже имеет свои плюсы и минусы, как и все на свете.
– Ого, ленимся?
– Я не для того родилась на свет, чтобы убиваться на работе, – покачала головой я.
– Ты любишь свою работу?
– А ты? – ответила вопросом на вопрос я.
– Мы что, снова играем в контрвопросы? – Игорь торопливо ел, ловко орудуя вилкой и столовым ножиком. – Я испытываю сложные чувства в отношении своей работы. Знаю, что какая-то часть меня зовет туда, откуда я так позорно сбежал. Клиническая психиатрия – штука не для слабонервных, но, если говорить о передовой науки… она там, эта передовая. Но ведь и то, чем я занимаюсь сейчас, совершенно точно не бесполезно. Хотя, если послушать тебя, то всех психологов надо сжигать на кострах.
– Я этого не говорила, – смутилась я.
– Не говорила – так думала.
– Уже и собственной голове я не хозяйка! – запротестовала я.
– Да, Фая, я согласен, что все традиционные излюбленные приемы психологов для домохозяек – это пустые шаблоны. «Поверь в себя, все получится, все будет хорошо, ты сможешь…» Но ведь их цель только в том, чтобы успокоить человека, придать ему ни на чем не основанной уверенности в себе, или в своем месте в мире, или в своем будущем. Да, все не будет хорошо, не может ВСЕ быть хорошо, и не всегда то, что делается, – к лучшему, но иногда, если человека в горе убедить в этом, он найдет способ пережить еще один день. А это, согласись, объективный материальный результат. Если все мы выйдем на улицы города в футболках с надписями «выхода нет», «жизнь бессмысленна» или «ты ничего не решаешь», это тоже окажет влияние на людей. Понимаешь, некоторым вещам совсем не обязательно быть реальными, чтобы оказывать подлинное влияние.
– Я не смотрела на это под таким углом, – призналась я.
– Вот ты спрашивала, отчего твоя сестра не хочет признать, что ее муж – уже, заметь, почти что настоящий, реальный муж – не тот, за кого она его принимает? Но ведь жизнь – это не ярмарка меда на Бауманской, и ты не можешь просто прийти, повыбирать, попробовать все сорта, а затем решить, что ты, вообще-то, больше любишь вареную сгущенку. Человек испокон веков вынужден принимать решения, стоя на коленях, с выкрученными назад руками и с завязанными глазами. Да, мы пытаемся угадать, какая из дорог безопаснее и лучше, но что делать тем, кто не угадал? Что, если обратного пути нет? Или он слишком дорог – обратный путь – и не по карману. Подумай, у твоей сестры будет второй ребенок с этим Сережей. Этого уже не спишешь со счетов, потому что придется вырвать из своего сердца человека, который туда уже пролез. И как оставить ребенка без отца?
– Когда ты так говоришь, это кажется неоспоримым, – смутилась я. – Но когда была возможность выбора, каждый раз моя сестра проходит мимо ярмарки меда, крича, что ее миссия – это быть пчелой.
– Кажется, мы с тобой зашли слишком далеко в этих аналогиях, – рассмеялся Игорь. – Я совершенно не понял, что ты имеешь в виду. Но, видишь ли, что бы там ни было, и прости, если я прозвучу банально или повторю кого-то, это жизнь не твоя, а ее. И она проживает ее как может. А ты – тут, в моем доме. То есть не в доме, конечно, а только во временном пристанище. Что лишний раз доказывает всю тщетность бытия и всей нашей суеты. Дом – это то место, где я могу сделать яичницу с беконом для девушки, которая мне нравится. И я не хочу уходить куда-то далеко, дальше этих простых понятий. Девушка, яичница, мотивационный тренинг. Мне неинтересно, что научные основы моего тренинга не вполне научны, согласно классической методологии. Мне важно, что вчера на тренинге было восемь человек, а сегодня – двадцать три. А завтра, может, наука выяснит, что именно так помогает людям и почему для них важно прийти на мой тренинг, а не просто сесть и почитать книжку. Или просто – выпить чаю, встать и сказать: все, отныне я стану успешным.
– То есть ты разделяешь теорию, что человек может меняться? – нахмурилась я. – Что Сережа может вдруг измениться настолько, что перестанет тяготиться узами, которыми он бездумно и хаотично оплетает себя? Что не уйдет, останется даже тогда, когда будет нужен больше всего? Я помню, как он уехал в его «командировку» за три месяца до рождения Вовки. Когда Лиза болела, между прочим. Теперь, значит, я должна верить в лучшее? Извини, у меня нет такой возможности.
– Верить в лучшее – для тебя это вроде дурной приметы, да? – грустно улыбнулся Игорь.
Он встал, подхватил со стола грязные тарелки, смахнул со стола крошки. Взрослый мужчина, привыкший во всем обходиться своими силами. Умеет готовить, имеет четкую, устоявшуюся позицию в широком круге вопросов. Что мы делаем вместе? Как мы вообще сюда попали? Закружили эмоции, одурманили. Глупая я, глупая.
– Мне просто не хочется питать себя пустыми надеждами. Возможно, ты прав, и иногда просто прийти в зал и сказать вслух о том, что у тебя есть проблема, может помочь ее решить. Возможно, что есть что-то важное в том, чтобы принять жизнь такой, какая она есть. Найти что-то хорошее в том, что, по большому счету, требует уничтожения.
– Ты видела старые дома в центре? – спросил Игорь, стоя ко мне спиной. Он мыл посуду, а я сидела, подтянув колени к груди, и смотрела на поставленную на беззвучный режим телекартинку. – Видела, какие там трещины есть, какой изъеденный временем кирпич? В домах часто нет нормальных коммуникаций, неудобные лестницы, нет лифтов. Дома низенькие, неудобные, устаревшие – с какой точки зрения ни посмотри. Что самое логичное? Снести их и построить на их месте стоэтажные колонны. И все же – люди чинят их, переделывают внутренности, сохраняя все, что только можно сохранить. Все сходятся во мнении, что нужно попытаться уберечь старые дома от разрушения. На многих из них вешают табличку «Охраняется государством».
