– И ты, значит, благородно готов забрать маму к себе, – подытожила Вероника. – А дом? Что будет с домом?
– Ох, детка, не лезь в дела взрослых, а? – шутливо отозвался Максим. – Как это говорится? Не забивай свою очаровательную головку.
– Прекрати! – вдруг взвизгнула Ника. Она стукнула маленьким холеным кулачком по столу так, что брякнула, подпрыгнув, тарелка. – Я взрослый человек, у меня двое детей! Хватит выставлять меня перед всеми какой-то… дебилкой! Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ничего не вижу и не слышу? Да я голову дам на отсечение, что ты уже уговорил маму продать дом.
– Ника, что ты кричишь? – возмутилась Лидия Сергеевна. – В доме больной человек, не забывай об этом. Конечно, мы с Максом обсуждали возможность продажи дома. Мне одной его не потянуть. И оставаться здесь будет слишком тяжело. Воспоминания…
Она страдальчески смежила веки и прикусила тонкие губы, являя собой этакую маску стоической борьбы с горем.
– О, ну, конечно, твой любимчик Макс уже насвистел тебе в уши с три короба, – скривилась Вероника. – Ты бы хоть задумалась: чего это он так торопится продать дом? Он же опять куда-то вляпался, влез в долги! И уже уверяет кого-то там по телефону, что в течение месяца у него появятся деньги!
Ася видела, как перекосилось лицо отца. Глаза сузились, словно у уличного разбойного кота. Даже голос его, когда он заговорил, как-то шипел и присвистывал:
– А ты-то чего так взбеленилась? – Он подскочил из-за стола и угрожающе склонился над Вероникой. – Ты, я смотрю, сама имеешь виды на дом? Как же, очередной ебарь сбежал, и детей теперь кормить нечем! Машину-то ты успела уже продать. Об этом, кстати, ты мамочке рассказала?
– Как машину?.. – ахнула Лидия Сергеевна, но Нику было уже не остановить.
– Ты не слишком ли губу раскатал, братик? – верещала она. – Мало того, что отхватил в свое время хату на Кутузовском…
– Ту квартиру, если помнишь, давно разменяли…
– А я-то чем виновата, что ты с женой не ужился, пришлось жилплощадь делить? Ты уже с родителей получил все, что тебе причиталось. Если дом достанется мне, будет только справедливо!
– Перестаньте! – простонала бабка.
Ася переводила ошеломленный взгляд с отца на – тетку.
Еще пару часов назад мирно подтрунивавшие друг над другом, теперь они, кажется, готовы были разорвать друг друга на части…
Внутри поднималось что-то темное, давящее, мешавшее дышать. Девочка с силой прикусила краешек ладони, пытаясь остановить подкатывавшие к глазам злые слезы.
– Постойте! – вмешалась Александра, до этой минуты сохранявшая нордическое спокойствие и лишь внимательно следившая за перепалкой домочадцев. – Все эти дрязги не имеют никакого смысла. В права владения наследством все мы вступим не раньше чем через полгода после папиной смерти.
Лидия Сергеевна вдруг удивительно спокойным голосом возразила:
– Вовсе нет, Сашенька. Дом зарегистрирован на меня. Я могу продать его в любой момент.
– Как? – так и осела Александра. – Это… это когда же вы так решили?
– А тебе-то что? Ты чего так распереживалась? – тут же налетел на нее отец. – Ты же, кажется, финансовых проблем не испытываешь?
– То есть ты считаешь, только потому, что вы с Вероникой ни копейки не способны заработать, я должна отказаться от прав на наследство? – холодно поинтересовалась Александра.
– Хватит! – не выдержала вдруг Ася.
Она вскочила из-за стола, стараясь прокричаться через душившие ее слезы.
– Хватит! Замолчите все, наконец! Дедушка еще жив, понимаете вы это? Он жив!
Внутри все дрожало и обрывалось. В горле непролитой мутью стояло чувство гадливости…
Однажды в детстве, играя во дворе, она как-то перевернула трухлявую корягу и увидела копошащихся под ней белых личинок. Она несколько минут стояла, оцепенев, не в силах отвести от них взгляд, чувствуя только, как по спине, вдоль позвоночника, бегут мурашки, на шее поднимаются дыбом тонкие волоски, к горлу приливает тошнота, а в груди холодит скользкое чувство омерзения.
Вот и сейчас Ася ощущала что-то подобное.
Разница была лишь в том, что тогда, в детстве, она бросилась к отцу, скучавшему на скамейке, захлебываясь всхлипами, указала трясущимся пальчиком на корягу, и тот, посмеиваясь, покровительственно приобнимая ее за плечи, подцепил корягу двумя пальцами и вышвырнул ее прочь за ограду, а личинки смыл водой из шланга. Теперь же ей не у кого было искать помощи и защиты от этого охватившего ее ощущения, будто она задыхается от столкновения с мировой мерзостью.
Она бросилась прочь из комнаты, повалив на ходу стул. Он грохнулся спинкой об пол – и, словно в ответ, снова загремел гром над крышей дома.
Ася и сама не поняла, почему, выскочив из-за обеденного стола, влетела именно в комнату деда.
Алексей Михайлович, все такой же недвижимый, с отливающими голубоватой бледностью запавшими щеками, лежал на кровати. В тишине, нарушаемой лишь отголосками спора из столовой, мерно попискивали многочисленные медицинские приборы.
Окно в комнате было приоткрыто – в начале грозы про него все забыли, и на подоконник натекла целая лужа воды. В ней мерно кружил занесенный ветром темно-розовый лепесток от одного из бабкиных – пионов…
Вся дрожа, Ася подошла к кровати, опустилась на колени и приподняла с матраса тяжелую жилистую руку старика. Бескровно-бледную, перевитую набрякшими голубоватыми венами. Кожа кисти была сухая и прохладная.
– Дедушка, – хрипло прошептала Ася. – Что же это, дедушка? Как им… Как они так могут, дедушка? Ублюдки! Стервятники…
Она всматривалась в каменно-спокойное лицо Алексея Михайловича. Высокий открытый лоб, запавшие щеки, крупный нос, седые усы, властный тяжелый подбородок.
Как бы ей хотелось, чтобы эти потемневшие сомкнутые веки вдруг дрогнули, приоткрылись и дед глянул на нее своими пронзительными глазами!
Ася прижалась к сухой холодной руке щекой и продолжала сдавленно говорить, обжигая бледную кожу прерывистым дыханием:
– Дедушка, это что, все взрослые такие? И я такой стану? Я не хочу… У меня ведь получится, правда? Ведь ты же не такой… Ты – прямой и честный… А я похожа на тебя. Ведь правда же, похожа?
Какой-то из приборов, укрепленных у изголовья, вдруг запищал немного по-другому.
Ася испуганно вздрогнула, перевела на него взгляд, непонимающе всматриваясь в бегущий на табло график. Потом снова посмотрела на деда. Воронцов лежал все так же недвижимо. В комнате ничего не из-менилось.
Наверно, скакнуло давление или что-нибудь подобное, потому и отреагировал прибор.
Ася выпустила руку деда, поднялась на ноги, склонилась над кроватью и быстро прижалась к щеке старика горячими искусанными губами.
