Тем не менее вся благостная атмосфера застолья таила ожидание разговора, который повис своей недосказанностью еще в кабинете Бориса. Он этот разговор и начал после какой-то очередной фразы Малкольма о России. Борис задал ему прямой вопрос: как он относится к сегодняшнему состоянию наших, российско-американских, отношений, и не кажется ли ему, что Америка в лице ее истеблишмента непозволительно уничижительно относится к российскому руководству и к тому, что Россия вновь обретает черты могущественного государства. Эту фразу он либо готовил специально, либо произносил уже не в первый раз.
Установилась неловкая тишина. Малкольм, видимо, произвел на хозяина дома впечатление этакого нелепого америкашки, обалдевшего от широкой русской души, обилия разносолов и расслабляющего действия крепких настоек. Малкольму этим летом исполнилось семьдесят, но выглядел он значительно моложе, всю жизнь играл в теннис, а в молодости даже профессионально. Я с интересом смотрел, как этот парень развернулся к Борису, моментально перейдя от шутливо-расслабленного состояния в свой обычный облик невероятно жесткого, проницательного, в высшей мере успешного американского финансиста. Особенно остро это ощутила Нина, с которой он в основном и поддерживал разговор. Она прищурилась и улыбнулась краешком губ.
– Скажите, Борис, а в чем, по-вашему, сила и могущество государства?
Борис ответил вопросом на вопрос:
– А по-вашему, по-американски, в чем?
– Только в одном: в отношении к своему народу. И по этому поводу позвольте высказать не мнение американского истеблишмента, а свое личное, на которое в Америке каждый гражданин имеет право. Я вижу, что вы построили большой бизнес, у вас великолепный дом, в котором, кстати, почти все, что я успел заметить, произведено у нас или в Европе. Вы сделали, как говорят в Америке, «жизнь». Но я прекрасно понимаю, наблюдая за ситуацией в вашей стране, что всего этого вы добились не благодаря государству, меряющему свою мощь количеством ракет и углеводородов, а вопреки ему. Впрочем, – Малкольм развернулся к столу, – мне бы не хотелось за этим великолепным столом, сидя напротив вашей очаровательной жены, говорить о политике.
Нина заставила всех наполнить рюмки и, укоризненно посмотрев на мужа, провозгласила тост:
– За мир во всех комнатах нашего дома, а во всем остальном мире разберутся и без нас.
Яша предложил отцу вернуться к цели нашего визита:
– Ты видел, как парни воспринимают возможность тут, на Амуре, развить тему «Сатисфакции»? Может, зря ты так категорично возражаешь?
Но Борис уже встал на рельсы противостояния. Видно было, что он сам этому не рад, но свернуть не позволял характер:
– Ребята еще сопливые романтики, а жизнь другая. Я это знаю, они – нет.
Я наелся шанежек, видимо, на всю оставшуюся жизнь и слушал отрывистые фразы крутого парня, сибирского пацана, прошедшего, судя по охране и по всему окружающему его образу жизни, все то же, что пришлось пережить когда-то и мне. Но только у нас это все давно закончилось, а тут нет – и потому нет, что у такого умного и сильного человека в голове все равно не срастаются причины, которые находятся на самом верху, и следствия, которые заставляют его, такого всемогущего, работать по-серому, по-черному, ходить с охраной и напрочь забыть, что люди умеют улыбаться. Я понимал, что убеждения тут бессмысленны, что телевизор в России победил всех – даже таких крутых ребят, как Борис. Но я ничего не мог поделать с заполнявшим сознание холодным бешенством, которому, я знал, нужен будет выход. Это, наверное, как эпилепсия: ты ясно видишь правду и глубину жизни в яркой вспышке сознания и теряешь от этого возможность противостоять себе. Говорил я в такие моменты каким-то странным голосом, тихо, но как-то очень внятно.
– Яша, – спросил я Бордовского-младшего, – а привезли ли из аэропорта наше оборудование?
Яша подозрительно посмотрел на меня косым взглядом и сообщил, что оно находится в гараже. Тогда я обратился к Бордовскому-старшему:
– Борис, я вижу, вы человек серьезный и в высшей степени уважаемый. В этом регионе России нам очень важно заручиться вашей поддержкой, которую вы, к сожалению, не демонстрируете, потому что в России, несмотря на то, что она, как у вас любят говорить, встала с колен, общество находится на таком нравственном уровне, который не позволяет воспринимать принципы клуба «Сатисфакция» – принципы, приемлемые в тех государствах, которые в России считают бездуховными. Я с вами не согласен и поэтому предлагаю решить наш спор в духе той духовности, которой так богата Россия, то есть как бог на душу положит. Нам ведь все равно нужно провести демонстрацию нашего оружия и оборудования, вот мы его и испытаем – проведем дуэль. Мы, разумеется, все равно останемся при своих убеждениях, но призом победителю будет ваше участие или неучастие в проекте, который мы будем продвигать в России в любом случае.
Борис, ко всеобщему удивлению, повеселел, а мне его чувства были понятны, как открытая книга. Он видел во мне основного оппонента, его раздражала невозможность противопоставить что-то существенное в споре, в котором он привык абсолютно доминировать. Но в семейном кругу с гостем в собственном доме резкости были неуместны, а ему хотелось не просто резкостей: он с удовольствием врезал бы мне, если бы это было возможно. А тут такое предложение! Это ведь почти врезать. Он поднялся, протянув мне руку, и кивнул Яше: разбей. Я встретил его крепкое пожатие, и Яшин «разбив» превратил намерение в действие, обязательное к исполнению. Нина не успевала следить за стремительно развивающимися перипетиями нашего разговора, а когда все поняла, попыталась нас остановить. Но Яша уже распаковывал ящики с дуэльным снаряжением.
Стрелялись под прожекторами, картинно, со всеми атрибутами, даже барьеры обозначили реальными палашами – у Бориса в кабинете была коллекция холодного оружия. Были секунданты – Малкольм и Яша с компьютером в руках. Была и прекрасная дама: Нина испуганно следила за сумасшествием с балкона. Наши белые рубахи в лучах прожекторов переливались перламутром ворсистой поверхности.
По команде мы подошли к барьеру. Борис выстрелил первым – мне обожгло левую руку. Я ответил, и его унесло на несколько метров, но на ногах он устоял, держась за грудь. Все кинулись к нему, но Борис был в порядке, потирая ужаленное место. Подошел ко мне, протянул руку для рукопожатия и сказал с явным облегчением:
– Ну, вот, так-то нам понятнее. Вот это и есть наша духовность. Вам, америкосам, этого не понять. Теперь я с вами.
Все выдохнули. Обстановка наконец разрядилась, видимо, синхронно с разрядившимися пистолетами. Компьютер показал у меня двадцать процентов поражения, а у Бориса сто – «убит».
Мы вернулись к столу. «Убиенный» попросил наполнить бокалы и подвел итог всему, что произошло за эти несколько часов:
– Я не думаю, что из этого получится что-то серьезное, но мое слово – закон. Все, что от меня зависит, сделаю, как минимум, перестреляю всю администрацию этого края. – Он как-то весело, по-пиратски оскалился. – Это будет мой первый вклад в ваше безнадежное дело. Гарантирую этим мерзавцам – от меня не отвязаться, а уж как мы раскрутим все это на наших каналах, будьте уверены! И еще скажу: этот выстрел меня впечатлил, что-то в этом такое из XVIII века. А, Нина? Я бы за тебя так на настоящей дуэли…
