Нина осыпала его воздушными поцелуями.
– Ладно, теперь серьезно. Завтра берем этих ребят, что так рвутся в бой, и в нашем парке – я надеюсь, места хватит – все покажете и расскажете. Я, пожалуй, тоже поприсутствую. И подробнее про беспилотники – что, почем и где?
Яша встал из-за стола и с поклоном провозгласил:
– Знакомьтесь: мой отец Борис Бордовский.
Два дня мы все показывали и рассказывали. Борис переоделся в камуфляж, демонстрируя демократическое желание быть на равных со всеми. Он начал как этакий снисходительный наблюдатель, а через час уже вмешивался в ход решения тестовых задач, сам залез в костюм «Hereticle», ползал в нем по грязи, которую в вылизанном парке поместья пришлось создавать, поливая землю из шланга. Заставлял стрелять в себя с разных позиций наравне с молодежью, замеряя на компьютерах силу поражений в испачканном ворсе и в бронежилете. И, несмотря на холодную погоду, разделся и заставил Яшу выстрелить по голому телу. Другие не соглашались. Получил приличный ожог, но был доволен страшно. Просто Тарас Бульба: а ну, сынку, пуляй в меня своей херней!
Было интересно наблюдать, как проявляется натура лидера. В любом деле, в любом месте, в любой ситуации люди этого типа, даже сами того не замечая, просто не могут оставаться на вторых ролях.
В конце первого дня, поужинав, мы вышли покурить под неодобрительным взглядом Нины.
– Страшно ругается, когда курю. В офисе оттягиваюсь.
Выразил ему свою солидарность точно таким же отношением моей Ирины. Закурив, задал ему вопрос:
– Что послужило причиной такой перемены в отношении к нашему делу?
– Хорошо ты мне мозги прочистил своим выстрелом. Это шутка. А если серьезно, Лев, я по-прежнему не верю в то, что мы сможем этой игрой пробить тот многотонный пласт устоев, которые сложились в нашем обществе. Но сам процесс мне обалденно нравится. Честное слово, годами так не расслаблялся, и с Яшкой, поверишь, не помню, когда что-то делал так увлеченно и вместе. В общем, ты меня прости за наезды вчерашние. Я, когда с иностранцами встречаюсь, невольно ожидаю какое-нибудь дерьмо услышать по поводу нашей «Раши». Понимаю это и все равно в бутылку лезу.
Я напомнил ему, что моя «иностранность» весьма призрачная, и я по всему духовно-ментальному строю более русский, чем большинство русских.
– Во-во, – поддержал Борис, – наша еврейская судьба – любить отечество, которое на нашу долю выпало, сильнее, чем коренные. Нинка у меня – квинтэссенция русскости, а она критикует все, что творится, круче меня. А Яшка евреистее меня – рыжий, умный, свободный. И кажусь я себе среди них обоих каким-то анахронизмом. В общем, сегодняшняя возня меня как-то, как-то… слова не подберу…
– …встряхнула, – осторожно подсказал я.
– Да нет, пожалуй, вернула в строй, что ли.
Мне подумалось, что Бордовский, оттого, что так разоткровенничался, впоследствии будет чувствовать себя неловко, и постарался перевести разговор в другую сторону – в сторону Китайской Народной Республики. Борис мою коррекцию оценил. Рассмеялся:
– Ладно, извини, но давай не будем меряться тонкостями душевного устройства. Китай – это тема не пяти минут. Если коротко – вон Хэйхэ. Из окон моего офиса каждый день нам напоминает, где мы, а где Китай. Этому Хэйхэ всего пятнадцать лет – он раньше деревней занюханной был, – а нашему городу полтора века уже. Там круглосуточно стройка идет, и челноки между нами снуют наши, а не китайские. Тащат сумками оттуда все подряд. Почему они так поднялись? А мы? У нас ведь все есть. Мы на китайцев лет двадцать назад смотрели как на сопливых, голодных, нищих. Отец служил на Дальнем Востоке всю жизнь. Рассказывал, как после конфликта на Даманском, когда чуть до войны не дошло и наши «Градами» смели там сотни их солдат, замполит на политзанятиях им стихи читал: «Как на берегу реки по́ймали китайца, завалили на песок, отрезали яйца». Патриотизм поднимал быдло-искусством. Китайцы в те времена нашим пограничникам предлагали переходить к ним – прямо с берега кричали в громкоговорители – за две чашки риса и стакан водки. Такое у этого вечно голодного народа представление было о цене, за которую человек способен Родину продать. Что они успели с того времени создать, уму непостижимо. А мы?
Вопрос повис в воздухе.
Глава 23
Через два дня мы улетали. В аэропорту, прощаясь, я высказал Борису свои надежды на развитие идеи нашего клуба в России, и добавил, памятуя о давешнем разговоре, что китайцы у себя «Сатисфакцию» приняли, так что это направление сделает хоть маленький шажок в сторону выравнивания возможностей становления гражданского общества.
В полете я перебирал в памяти события этих дней. Все большей симпатией проникался к Борису. Крепкий парень, не лишенный такой глубокой сентиментальности, типичный носитель этой странной субстанции – несчастной еврейской души. Патриот, осознающий безысходность, выраженную его фразой «многотонный пласт устоев». Да, этот пласт не сдвинуть теми методами, к которым эти устои адаптированы. Но чем более спрессованы, чем более неподвижны, чем менее способны к переменам эти пласты, тем опаснее для них состояние точки бифуркации. Такие окаменелости только кажутся стабильными. Весь мир со своими проблемами – от локальных, но вполне кровавых конфликтов до расслоения цивилизации по критериям доступа к ее плодам, – сигнализирует о критическом состоянии системы. И время, в которое мы живем, покажет, станет ли ее состояние хаотическим или она перейдет на новый уровень упорядоченности.
Тут катализатором может послужить кажущаяся сумасшедшей, невыполнимой идея, которая неожиданно завладевает умами масс. Вот появился в какой-то антисанитарной обстановке мальчик с простым иудейским именем Иешуа Га-Ноцри. Мама с сомнительной биографией, про отца тоже, знаете ли… А что натворил! Без Интернета, Инстаграма, без Маргариты Симонян – просто с народом поговорил по-человечески. Впрочем, не просто. Видимо, чтобы с людьми поговорить действительно по-человечески, надо быть богом. Так вот когда это было? Поговорил – делов то! – а ему до сих пор половина народа земного поклоны бьет.
Да что далеко ходить. Был такой кудрявый мальчик – Володя Ульянов. Ну кто бы мог подумать, что он скоро уж как сто лет в гробу на всеобщее обозрение выставлен будет. Тоже говорун еще тот был, тоже дел натворил – полмира кровью умылось. Впрочем, шутить на эту тему, даже мрачно, не время – а время такое, что в воздухе витает ощущение приближающейся этой самой точки со сложным названием, точки критического напряжения. Что-то должно кардинально меняться, и меняться должен человек. Ну, например, из самого легкого – перестать убивать себе подобных.
У Клиффорда Саймака в «Городе» замечательно написано о том, как через тысячелетия на Земле не осталось людей, а животные стали разумными. Главным правилом стало табу на убийство. Волк не смел убить кролика, ласка боялась своих воспоминаний, в которых она питалась мышами, а муравьи, которых никто не имел права травить, завоевывали Землю.
Вначале людям надо изменить в себе код, направленный на решение вопросов с помощью убийства человека человеком, а потом замахнуться и вообще на недостижимое: оставить в покое меньших братьев своих. Заглянуть, например, в невинные глазки маленькому поросенку, перед тем как…
