— Сразу видно, городская фифа! — фыркнула деревенская женщина с гусем.
— Где фифа? — всколыхнулась пухлая девчонка.
Лицо у нее широкое, щекастое, а глазки маленькие, как бусинки, рот тоже маленький, губы тонкие и в налипшей кожуре от семечек.
— Это не фифа, это фифка! — выдала она, с глумливой насмешкой глядя на Юлю.
— А ну цыц, мелкая! — грозно глянула на нее бабушка Клава.
Но женщина с гусем заступилась за свою дочь.
— А ты, Клавь Петровна, на мою Альку не цыкай! — Она вскинула голову, расправила плечи.
Все бы ничего, но гусь, глянув на нее, со страху опустил голову.
— А я, Маня, на тебя сейчас цыкну! — Бабушка тоже расхорохорилась.
— А ну попробуй!
Женщина, которую назвали Маня, впихнула корзину с гусем в руки дочери, с угрожающим видом поднялась со своего места, но автобус вдруг резко затормозил, и ее по инерции понесло дальше. Она попыталась схватиться за верхний поручень, но промазала и рухнула в проход между сиденьями.
— Ну, ты баран! — взревела Маня, обращаясь к водителю — высокому костлявому мужчине с вихрастой головой.
— А кто тебе вставать разрешил, дура? — не остался в долгу водитель.
Он нажал на кнопку, дверь с легким приятным шипением открылась.
— Кто дура? — взвыла женщина.
Ее дочь не сказала ничего. Она схватила гуся и швырнула его на водителя. Гусь заголосил, замахал крыльями, заставив мужчину обхватить голову руками. Мать и дочь засмеялись.
Водитель схватил гуся и, вскочив со своего места, вышвырнул его в открытую дверь.
— Ты что ж творишь, бестолочь? — набросилась на него Маня.
— И ты давай! — Водитель вытянул руку, показывая на дверь. — Вон!
— Сейчас ты сам у меня вылетишь!
— Автобус дальше не идет!
Женщина по имени Маня хотела сказать что-то еще в том же скандальном тоне, но в автобус зашел сильно загорелый, плотного телосложения мужчина с безобразным, разветвленным, как молния, шрамом от уха до рта.
Край верхней губы был оттянут к этому шраму, может, потому казалось, что мужчина зловеще улыбается. На самом деле взгляд его выражал совершенное спокойствие. Не теплый взгляд, но и не холодный. На руках он держал того самого гуся, которого водитель выкинул из салона. Мужчина спокойно гладил его по крылу, и гусь, казалось, боялся пошевелиться.
И Маня притихла, глядя на мужчину. И дочка ее подалась назад, к своему месту.
— Это мое! — Маня протянула руки к птице.
Мужчина едва заметно кивнул, передал ей гуся. Маня подалась в сторону, пропуская вошедшего. А шел он медленно, слегка припадая на одну ногу. И все, кто находится в автобусе, завороженно наблюдали за ним. Его не смущало всеобщее внимание, он шел, ни на кого не глядя. Только по Юле скользнул взглядом.
Своим видом он мог вызвать отвращение, возможно, потому он так посмотрел на Юлю — успокаивающе, умиротворяюще. И столько внушения было в этом его взгляде, что чувство брезгливости умерло в самом зародыше. Осталась только жалость.
Мужчина сел на заднее сиденье, и автобус поехал дальше. Водитель не сказал Мане ни слова, а та больше не скандалила.
* * *
Село Семирадье раскинулось на большом пологом холме, возвышаясь над спокойным течением широкой реки. Из окон бабушкиного дома можно было увидеть, как блестит на солнце полоска воды вдоль дальнего берега. Но до этого берега далеко, а до огорода рукой подать, а там картошка, капуста, огурцы, и всего так много. А еще хозяйство — корова, куры, утки. И как бабушка со всем этим управляется? При этом она еще и работает на ферме. Тяжелая в деревне жизнь. И без удобств. Вместо ванной маленькая бревенчатая банька где-то у реки, туалет на улице. Вместо центрального отопления, как в городе, большая русская печка. На стене — часики с кукушкой, но как они тикают, не слышно. Только если прислушаться, можно услышать. Тишина здесь ватная, вязкая, легкие звуки с трудом пробиваются сквозь нее. Во всяком случае, так казалось Юле.
Отец уехал к маме надолго. Возможно, он будет уговаривать ее вернуться. Бабушка говорит, что это может затянуться на месяцы. Или даже на год или на два. Тогда Юле придется пойти в сентябре в местную школу, а она здесь совсем не такая, как в городе, — не очень большая и деревянная, и всего лишь восемь классов. Они проходили мимо, бабушка показывала. Там сейчас тихо, занятия начнутся не раньше, чем через месяц. Вот если бы папа успел вернуться к сентябрю…
Но папы нет, и придется пожить у бабушки. Комната у Юли небольшая, зато своя. Железная кровать, отдельная кирпичная печь размером с одностворчатый шкаф. На стенках потемневшие от времени обои, краска на полу местами облуплена — никакого сравнения с тем, что было в городе. И зачем только мама ушла от них? Почему она такая жестокая?
Когда бабушка зашла в комнату, по щекам Юли текли слезы.
— А вот сырость здесь разводить не надо. Знаешь, что от сырости бывает? Сороконожки разводятся. Знаешь, что это такое?..
Юля знала, что такое сороконожка, и слезы потекли еще обильнее.
— Ну, хватит! Хватит! — Бабушка обняла ее, поцеловала в темечко.
Руки у нее грубые, шершавые, но такие теплые. Юля стала успокаиваться.
— Когда папа вернется?
— Если ты будешь его ждать, то не скоро.
— Как я могу его не ждать?
— Ждать можно, а торопить не надо. Жди его, но не торопи. Будешь торопить, он не скоро вернется.
— А как не торопить?
— Когда человек в гостях, он торопит время. И ты торопишь, все домой рвешься. А ты не рвись, представь, что ты поселилась у меня навсегда.
— Я не могу это представить.
— А ты представь. Завтра я тебе работу дам, кур накормишь, огурцы соберешь. А как за нашей Буренкой ухаживать, я тебе прямо сейчас покажу… За работой время летит незаметно…
Юля вздохнула. Не приучили ее к грубой деревенской работе, и если она возьмется за дело, то время, напротив, растянется на целую вечность. Но делать нечего. Она привыкла слушаться взрослых, и если бабушка сказала «работать», значит, от навоза и огорода ей не убежать.
Глава 2
Первое сентября, школьная «линейка», громкие речи, бравурная музыка из охрипшего динамика. Вроде бы и сельская школа, но все как в городе, только вот девчонки почему-то в форменных платьях, какие носили советские школьницы. И мальчишки в костюмчиках. В школе, где училась Юля, форму давно отменили, а здесь она все еще в почете. Сама Юля пришла в джинсах и футболке, как у них было принято. И все косятся на нее, как будто она какой-то синий чулок. Учительница уже сделала ей замечание, Юля пообещала исправиться, но косые взгляды никуда не делись.
