– Вот это и есть самое важное. Спасибо.
За что она благодарила его? А может, она благодарила себя или мир?
– Я тогда… пойду.
– Иди. Всегда знаешь, где меня найти, если придется.
– Надеюсь, не придется.
– Не зарекайся.
Теперь чуть смущенно улыбались оба.
– До свидания, Дрейк.
– И тебе всего доброго, Лайза.
Уходила она из залитого солнечным светом кабинета с легким сердцем.
Чувство пересечения пространства и времени навалилось в очередной раз, когда после Реактора, вместо того чтобы отправиться домой (Мак вернется лишь к вечеру), она отправилась в гости к Элли. Вошла в прихожую, разулась и крепко обняла подругу.
– Элли… Элличка… Я так по тебе соскучилась!
– Эй, ты чего, заходи, чаю попьем! Антонио как раз закончил творить кремовые пирожные, – Элли все еще держала в руках набросок нового витража, которым занималась до прихода гостьи. – Проходи. А костюм на тебе какой классный!
По коридору Хвостик гонял ярко-желтый резиновый шарик; в дверях показался Рен.
Лайза не смогла сдержать порыв – шагнула к нему и крепко обняла, долго держала, не говоря ни слова.
Декстер смутился, но промолчал. Постоял несколько секунд, затем осторожно высвободился из объятий, поздоровался и ушел к себе в кабинет.
– Ты чего? – прошептала Элли. Без ревности, но с любопытством, как спрашивают близкого друга: «Эй, ты зачем поставил на голову моего плюшевого мишку?»
– Ничего, просто захотелось. Вы всегда были мне хорошими друзьями. И ты, и он.
– А-а-а… ясно. Ну пойдем на кухню.
Они пили чай. Элли рассказывала об эскизах, о том, что задумала проводить новую выставку, что уже нарисовала для нее три новых картины. Показать? Конечно, покажет, с удовольствием. А как сама Лайза? Подписала новый контракт? Так это же здорово, это просто чудесно, замечательно!
Слушая восторги по поводу своих успешно идущих дел, Лайза держала в руках фарфоровую чашку и смотрела в окно.
Двадцать седьмое июля. Год II217. Именно таким его теперь показывал любимый белый телефон. Ей не верилось; она была тихо, но абсолютно счастлива.
– Я что хотела тебе сказать… – вдруг заговорила Лайза хрипло, не сразу заметив, что перебила подругу, и на секунду смутилась.
– Что?
– Если вдруг… Если вдруг тебе однажды придет бумага о том, что тебе предстоит совершить Переход на пятнадцатый Уровень, ты звони не Рену, не Дрейку, а мне. Поняла?
– Переход? О какой бумаге ты говоришь? С чего бы она вдруг мне пришла?
– Ты не спрашивай, просто запоминай. Если придет, звони сразу же мне, не кому-то – мне. Обещай, слышишь?
– Слышу.
– Обещай!
Элли моргнула.
– Хорошо. Обещаю.
А в торговом центре было светло, многолюдно и шумно. Она бродила по нему, сама не зная зачем. Снова пила кофе, перебирала на телефоне многочисленные фотографии, затихала, когда смотрела на дату и год. Вдыхала разлившийся вокруг аромат молотых кофейных зерен, смотрела на людей, куталась в состояние глубокого покоя, плотно укутавшее ее одеялом счастья.
Сегодня она вернется домой, и там будет ее Мак. Они заснут вместе, проснутся вместе, он будет шептать ей ласковые слова, она – гладить его в ответ. Они будут строить новые планы и проживать каждый день вместе; у них будет еще много-много таких дней впереди. Счастливых. Вместе.
Кажется, она снова плакала. Наверное, ей теперь еще неделю нельзя будет краситься – косметику смоют слезы. Ну и пусть, всё уже позади, это просто слезы.
Получасом позже, покинув кофейню, Лайза случайно забрела в спортивный отдел и неожиданно для себя купила футбольный мяч – новый, пахнущий резиной и магазином. Положила его в пакет, нацарапала на подарочной записке «Приходи смотреть к нам футбол» и отправила на адрес Эльконто.
И всю дорогу домой почему-то глупо улыбалась.
А вернувшись в особняк, она сделала и вовсе странную вещь: отыскала в кладовой старый телефонный аппарат, подключила его к сети, долго вслушивалась в длинные гудки, а после произнесла в трубку: «Спасибо». Услышат? Не услышат? Не важно.
Теперь все неважно, совсем неважно, потому все здорово.
Потому что она дома.
Этот разговор состоялся вечером.
На сад опустились сумерки; благоухала свежестью выпавшей росы трава, монотонно посвистывали цикады, по небу алмазной пылью рассы́пались звезды.
Они вдвоем лежали в широком гамаке и смотрели, как над головой перемигиваются созвездия.
«Она дома… дома…»
Не верилось. Этот вечер воплотил в жизнь все то, о чем она мечтала последние три недели, – ее тихое и настоящее счастье. Оно ощущалось внутри, оно ощущалось снаружи, в теплом плече Мака, на котором покоилась ее голова, оно ощущалось в воздухе. Мир больше не отторгал ее, не гнал прочь – наоборот, ласково убаюкивал, радовался тому, что она вернулась.
И Лайза радовалась вместе с ним. Улыбалась и стеснялась стирать одинокие, прокладывающие по щекам дорожки теплые слезинки: вдруг заметят?
Мак рядом. Насовсем. И все вдруг стало правильным: все, что было, все, что будет, и даже то, чего никогда не случится.
– Переживаешь?
Она потерлась носом о гладкую, почти без щетины щеку.
– Нет, уже нет.
Мерный шорох листвы клена, растущего у задней двери; долетевший откуда-то запах дыма – в одном из соседних дворов жарили мясо.
– Надеюсь, я не вел себя там… плохо?
– Там, где я была?
– Да. Ты ведь сказала, что попала туда еще до нашего знакомства.
Оказывается, он беспокоился. Переживал, что мог обидеть ее где-то еще, пусть даже в другой временно́й ветке.
– Нет, – она погладила лицо любимого, – ты никогда не вел себя плохо. Там все было так… как должно было быть.
Там все было правильно. Там Мак вел себя не хорошо и не плохо – он вел себя так, как должен был, согласно сложившимся обстоятельствам. И его ли вина, что они сложились по-другому? К тому же Лайза почему-то была уверена, что, останься она в прошлом, у них так или иначе всё сложилось бы – она просто не дала ему шанса. Не хотела всю оставшуюся жизнь гладить ключицу без Печати и потому сбежала. Так и не научилась менять мечту на компромисс.
– А знаешь, я ведь обогнала тебя там…
– Правда?
– Правда! И обогнала тебя на том же самом отрезке дороги, где училась водить.
– Получается, ты меня обхитрила?
– Ага! Не стала тебе говорить, что проезжала его до того восемьдесят два раза.
