Набрав в грудь побольше воздуха, Элизабет повернулась к отцу:
– Мне ужасно стыдно за обед. Если бы не Рис...
– Думаю, что в следующий раз у тебя все будет о'кей, – невозмутимо сказал Сэм.
И оказался прав. С этого момента, когда Элизабет организовывала прием, независимо от количества приглашенных – четверых или четырех сотен, – она внимательно изучала их вкусы, что им нравилось или, наоборот, что не нравилось, что они ели и пили и чего не ели и не пили, как развлекались. На каждого приглашенного она заводила особую карточку. Гостям льстило, когда они замечали, что им предлагают любимый сорт бренди, вина или виски или угощают любимыми сигаретами.
С каждым из них Элизабет обсуждала именно те вопросы, которые их больше всего занимали.
Рис бывал на большинстве из этих приемов и всякий раз появлялся на них с новой красивой девушкой. Элизабет всех их ненавидела и пыталась им подражать. Если Рис приводил девушку, у которой волосы были заколоты сзади, Элизабет немедленно делала себе такую же прическу. Она пыталась вести себя так, как вели себя его избранницы, одеваться так, как одевались они. Но на Риса это, видимо, не производило никакого впечатления. Он, казалось, ничего этого не замечал.
Расстроенная, Элизабет решила быть самой собой.
В то утро, когда ей исполнился двадцать один год, отец сказал ей за завтраком:
– Закажи на вечер билеты в театр. После этого отужинаем в «Двадцать первом».
«Он помнит!» – подумала Элизабет, и сердце ее радостно забилось.
Но отец продолжал:
– Нас будет двенадцать человек. Будем работать над боливийскими контрактами.
Она не напомнила ему о дне рождения. Пришло, правда, несколько поздравительных телеграмм от бывших одноклассниц. И все. Ничего необычного, по крайней мере до шести часов вечера, не произошло, когда на ее имя вдруг прибыл огромный букет цветов. Элизабет была уверена, что это подарок отца. Но карточка гласила: «Прекрасной леди в прекрасный день». Внизу стояла подпись: «Рис».
В семь часов вечера, уходя в театр, отец заметил букет, сказал рассеянно:
– Что, поклонник объявился?
Элизабет подмывало сказать, что букет – подарок ко дню рождения, но что проку? Бессмысленно напоминать тому, кого любишь, что сегодня день твоего рождения.
Когда отец уехал, стало пусто и надо было как-то провести вечер. Двадцать первый год жизни всегда казался ей каким-то очень важным рубежом. Год совершеннолетия, обретения свободы, превращения в женщину. Вот он и настал, этот волшебный день, но она чувствовала себя так же, как год или два назад. Почему он не вспомнил? Интересно, вспомнил бы он, если бы она была сыном, а не дочерью?
Неслышно возник дворецкий, спросил, не подавать ли обед. Есть Элизабет не хотелось. Она чувствовала себя всеми покинутой и одинокой. Знала, что жалеет себя, но жалость простиралась дальше, чем сегодняшний неотпразднованный день рождения. В нем слились все одиноко проведенные дни рождения в прошлом, все страдания несчастного ребенка, выросшего без материнской и отцовской ласки, до которого никому нет дела. В десять часов вечера, когда она уже переоделась в ночную рубашку и сидела, не зажигая свет, в гостиной, чей-то голос сказал:
– С днем рождения!
Вспыхнул свет, на пороге стоял Рис. Он подошел к ней и сказал с укоризной:
– Так дело не пойдет. Разве так следует отмечать свое совершеннолетие или таких дней у тебя будет еще много?
– Я... я думала, ты с отцом в театре, – смущенно сказала Элизабет.
– Я и был там. Он сказал, что ты сидишь дома одна. Одевайся, мы едем ужинать.
Элизабет отрицательно покачала головой. Она не желала, чтобы до нее снисходили.
– Спасибо, Рис. Я не голодна.
– А я голоден, я есть один не могу. Даю тебе пять минут на одевание, или поедешь в чем одета.
В ресторане на Лонг-Айленде они заказали гамбургеры, острый красный перец, жареный лук по-французски и крепкое пиво и все время, пока ели, говорили, и этот ужин показался Элизабет в тысячу раз вкуснее и интереснее, чем тот их ужин в «Максиме». Рис уделил ей все свое внимание, и она поняла, почему он так нравился женщинам. Не только потому, что был дьявольски красив. А потому еще, что ему самому нравилось ухаживать за женщинами, он их искренне любил, и они платили ему той же монетой. С ним Элизабет чувствовала себя единственной женщиной, ради которой он готов был забыть все на свете. Оттого-то, думала Элизабет, женщины и сходят по нему с ума.
Рис немного рассказал ей о своем детстве в Уэльсе, и в его устах оно выглядело забавным, чудным и наполненным самыми невероятными приключениями.
– Я сбежал из дому, – рассказывал Рис, – потому что желал все увидеть, все испробовать. Я хотел быть всеми теми, с кем сталкивала меня судьба. Мне было слишком мало меня самого. Может, тебе это непонятно?
О, как ей это было близко и понятно!
– Я работал в парках и на пляжах, а однажды летом устроился катать туристов на кораклях по Розили, и...
– Стоп, стоп, стоп, – перебила его Элизабет. – Что такое Розиля и что такое коракль?
– Розили – это быстрая, бурная речушка с массой опасных порогов и стремнин. Коракли – это каноэ, сделанные из дощатых остовов, обитых водонепроницаемыми звериными шкурами, в Уэльсе ими пользовались еще до римских завоеваний. Ты бывала когда-нибудь в Уэльсе?
Она отрицательно покачала головой.
– Тебе там понравится.
Она в этом не сомневалась.
– В долине Ниты есть водопад, красивее которого в мире не найти. А какие прелестные уголки; Абериди и Кербуади, Порт-Клес, Килгетти и Ллангвм-Учаф. – Непонятные слова звучали как музыка. – Это дикая, непокоренная страна, полная волшебных неожиданностей.
– Но все же ты сбежал оттуда.
Рис улыбнулся и сказал:
– Меня толкала жажда. Я хотел владеть миром.
Но он не сказал ей, что жажда эта и поныне не была утолена.
* * *
В течение трех последующих лет Элизабет стала для отца просто незаменимой. В ее задачу входило делать его жизнь комфортабельной, чтобы он мог заниматься главным в ней – Делом. То, как она сможет справиться со своей задачей, полностью зависело от нее самой. Она сама увольняла и набирала слуг, готовила к его визиту и закрывала после его отъезда различные дома, которые ему были в тот или иной момент необходимы, организовывала и руководила всеми его официальными приемами.
Более того, она стала его глазами и ушами. После какой-либо деловой встречи Сэм обычно спрашивал мнение Элизабет о том или ином собеседнике или объяснял ей, почему во время встречи поступил так, а не иначе. На ее глазах он принимал решения, которые затрагивали жизни сотен людей и вовлекали в оборот сотни миллионов долларов. Она была свидетелем, как главы государств просили Сэма Роффа дать согласие на открытие у них одного из своих заводов или умоляли его в тех случаях, когда он хотел закрыть завод, не делать этого.
