– Да откуда тебе уметь-то? – усомнился старик. – Откуда у вас в Шведии лугам быть? У вас там, небось, везде не знаю что. Раньше я за день четыре таких палестины стелил, как наша, а теперича всё, отмахался, хрыч.
Овёс – плату за перевозку – Ренат собирался продать, чтобы выручить две копейки. Однако этот жалкий заработок предназначался не ему и даже не Бригитте. Он был для Цимса. Цимс пьянствовал сам и в пьяной щедрости поил своих приятелей. А деньги должна была добывать жена. Если Бригитта не находила денег, Цимс её бил, и бил жестоко. Ренат отдавал Бригитте едва ли не всё, что получал на стройке кремля, но Цимс оказался ненасытным.
– Ты говорил с ольдерманом, Хансли? – по-шведски спросила Бригитта.
– Говорил. Он нам не поможет, Гитта.
Эта жизнь была невыносима. Ренат работал больше, чем мог, но почти голодал. Капитан Табберт платил ему за помощь в своей картографии вдвое больше, чем стоил труд Рената, и Ренат, краснея, принимал эту плату. Он ходил на благотворительные обеды, что устраивали для товарищей офицеры побогаче – ольдерман Курт фон Врех, секретарь губернатора Йохим Дитмер, полковник Арвид Кульбаш, капитан Отто Стакелберг. А Цимс в кабацком кураже любил крикнуть целовальнику: «Мужик, всем по кружке твоего пойла!» – и, презрительно ухмыляясь, наслаждался восхищением забулдыг.
Ренат поговорил с батальонным пастором Габриэлем Лариусом: можно ли солдатской жене Бригитте развестись со своим мужем Михаэлем Цимсом? Пастор сказал, что эти вопросы решает епископ. Ренат попросил ольдермана фон Вреха убедить пастора, но фон Врех прочитал Ренату отеческую нотацию о святости брачных уз. Бригитта оставалась рабыней Цимса.
– Ох, спину ломит, – бормотал русский старик. – Значит, скоро будет дождь, надо торопиться. Сено под дождём – чертям на щи… Жена она тебе, парень, али кто? – Ренат не ответил. – Ну, молчи, молчи. Наорался под Полтавой-то. Вот сиди теперь в неволе, нужду в петельку завивай. Эх, был бы я моложе, я бы с тобой на кулачках подрался. А теперича только печка спасение. Не прогреешь кости, так самого скрючит, хуже пленного шведа.
Осенний лес пылал всеми красками. Под ветерком берёзы трепетали, и солнечные пятна пробегали по лицу Бригитты. Зыбкие и ропочущие толщи листвы вскипали изнутри: то всплывали облака свежей цыплячьей желтизны, то вдруг плотно сыпалось густое королевское золото, а иной раз праздничная шипящая пена в глубине подёргивалась землисто-ржаной рябью. Чистый березняк надрывным багрянцем рассекали осины, ошпаренные потаённым холодом. Неподвижно высились узкие ёлки, тёмные и долгополые, словно священники. Из небесной синевы ушло тепло – отлетела лёгкая душа лета.
– Михаэля надо убить, – сказала Бригитта обыденно и спокойно.
Ренат и сам думал об этом. Увы, он не мог вызвать Цимса на дуэль и застрелить из пистолета, потому что Цимс не офицер. А как ещё его убить? Подкараулить ночью у кабака и ударить ножом? Люди подумают, что Цимса зарезали в пьяной драке. Но Ренат всё равно бы не справился, хотя и брал уроки фехтования у капитана Табберта. Он артиллерист, он никогда не рубил людей саблей и не колол штыком, и с ножом он тем более не совладал бы.
– Тпру, приехали! – старик дёрнул вожжи.
Телега выкатилась на большую скошенную поляну, посреди которой высились два стога, ужатые шестами. Нельзя было оставлять сено в лесу на зиму: зверьё всё растеребит и ощиплет. Зоркий, но глупый Юсси заметил в стерне мышь и кинулся за ней через покос, заливаясь восторженным лаем.
В кузове телеги лежали вилы, жерди, грабли, верёвки.
– За работу, вражьи рожи, – закряхтел, слезая, старик. – Скоро дождь.
Бригитта спрыгнула и молча пошла к лесу.
– Куда это она? – старик посмотрел на Рената. – По нужде?
Ренат не ответил ему и пошагал за Бригиттой, догоняя. Он услышал её бессловесный призыв. Юсси помчался за хозяевами.
Старик увидел, как эти двое зашли за красные кусты на опушке леса и повалились на землю – в объятия друг к другу. Ни до чего им не было дела. Молодые. Старик пошевелил бородёнкой, словно что-то жевал, отвернулся, взял вилы и, охая, принялся в одиночку перебрасывать сено в телегу.
– И на коего лешего народу война сдалась? – бормотал он.
…Ренат и Бригитта уже притерпелись к этому: на виду у всех уходить в сторону, в какое-нибудь ближнее и не слишком надёжное укрытие. Бригитта принимала обстоятельства с тихим надменным спокойствием, с упрямством цветущей женщины – дескать, я всё равно возьму своё, в какую бы цену оно ни обошлось. А Рената хлестал по щекам стыд, что он не может выпрямить свою жизнь, и его любимую женщину имеет и бьёт пьяный мужлан.
Ренат работал на строительстве кремля в артели Симона-младшего. Как артиллерист, знающий геометрию, он научился рассчитывать арки: сколько печур должно поместиться в прясле крепостной стены – и сколько стрельниц в круглой башне; какие радиусы у машикулей; какую запланировать высоту станин, чтобы соблюсти пропорции; какой длины пилить подпружные доски, которые своим изгибом определяют стрелу подъёма и пролёт; каков диаметр воображаемой окружности, дугами которой будут рёбра распалубки свода. Русские строили на глазок, без циркуля, и Ренат видел, к чему это приводит, на примере продавленных и разновеликих закомар Софийского собора.
По просьбе Рената Семён-младший принял Бригитту в свою артель стряпухой. Стряпух было четыре. Они приходили днём и на костре из щепок и обрезков досок варили в котлах обед на всю артель. Юсси прибегал вместе с Бригиттой и вертелся у котлов, задружившись с караульщиком Федькой Матюхиным, который беспросветно скучал на своей бессмысленной службе. Ренат не обедал вместе со всеми; он брал Бригитту за руку и вёл к дальней башне, достроенной до половины. Они по грязным мосткам спускались в полутёмный подвал, загромождённый старыми лесами, пустыми бадьями из-под раствора, козлами и всяким мусором. Ренат свистом подзывал Юсси и сажал на мостки: сторожи, сторожи, дружище! Бригитта наклонялась и упиралась во что-нибудь руками, а Ренат задирал ей длинную юбку.
– Здорово ты с бабой устроился, Юрка, – как-то раз завистливо сказал Ренату Федька Матюхин. Юхана Густава Рената он именовал Юркой.
– Здорово – это тебе, Федья, – ответил Ренат. – Ты свой. А я в плен.
Они сидели на бревне, ожидая команды к работам.
– Мне тоже не сладко. Я ж не здешний. Скука – скулы воротит, и ведь не платят ни шиша. Раньше я служилым был, а теперь нас разогнали, слыхал?
– Не слыхать, – Ренат не интересовался жизнью Тобольска.
– Ты-то чего делать зимой собираешься?
– Не знать. Искать.
– Я вижу, мужик ты работящий, честный, бабе своей помогаешь, и лихих дружков у тебя нет, – Федька придвинулся к Ренату поближе и заговорил потише. – Давай вдвоём корчму устроим?
Ренат знал, что в России делать водку можно только с разрешения властей, но за это надо платить большие деньги. Однако жулики заводили корчмы – тайные винокурни. Вокруг Тобольска их было, наверное, с десяток. Корчемщики запаривали брагу, делали самогон, перегоняли его в водку и продавали в торговые бани и тайные кружала, старухам-шинкаркам, которые по ночам торгуют хмельным у себя дома, и даже в казённые кабаки. Власти разыскивали корчемщиков и сжигали корчмы, крестьян и посадских людей пороли и штрафовали, служилых и подьячих ссылали в Енисейск или Нарым.
