Матвей Петрович сказал царю Петру, что не знает Нестерова, а на самом деле знал его ещё с давних времён Сибирского приказа: в приказе Нестеров управлял Ясачным повытьем. Потом этот аспид перебрался комиссаром в Московскую губернскую канцелярию под крыло любимого царского боярина Тихона Никитича Стрешнёва, губернатора и сенатора, и Стрешнёв перетянул его за собой в Сенат помощником обер-фискала Желябужского. Вот здесь-то Нестеров и взялся за князя Гагарина, своего прежнего благодетеля.
По делам Сибирского приказа Нестеров насобирал два сундука бумаг, свидетельствующих, что Гагарин корыстовался из казны. Сундуки Нестеров припёр в Сенат для расследования. Граф Мусин-Пушкин, сенатор, собирался начать дознание, но получил от Матвея Петровича щедрый вклад чистым литым золотом; после этого, не открывая, сжёг сундуки фискала во дворе Сената. С Мусиным-Пушкиным отношения у Гагарина были добрые: семь лет назад Матвей Петрович хотел выдать свою дочь за сына Ивана Лексеича.
Тогда неугомонный Нестеров принялся терзать московских купцов Евреиновых, которым Гагарин дозволил без пошлин торговать в Сибири табаком. Купцов отбил сенатор князь Яков Долгоруков. С Долгоруковым Матвей Петрович делился выгодами китайских караванов: под присмотром Гагарина Яков Фёдорыч посылал свои товары в Пекин. Упрямый Нестеров прицепился к Долгорукову. Эта вражда отвлекла фискала от князя Гагарина, однако, видно, не насовсем. Вот он и пожаловал в Тобольск незваным гостем.
Матвей Петрович не боялся Нестерова, но фискал досаждал ему, как городская пустолайка. Бывает, привяжется такая мелкая тварь к всаднику, бежит за ним всю улицу, затявкивается до визга, хватает коня за ноги, и все прохожие оборачиваются: что за изверг так мучает собачку? В Тобольске у Матвея Петровича имелось только одно слабое место – Бибиков. Трусливый Карпушка не выдержит напора Нестерова, это точно. Всё расскажет, слизень, принесёт все книги, отдаст все ключи. Карпушку следовало убрать.
Отдуваясь, Матвей Петрович поднялся в каморку Бибикова, которая располагалась в таможенной башенке над воротами Гостиного двора. В каморке вдоль белёных стен в два ряда стояли большие кованые сундуки с амбарными замками; над ними висели толстые сорока пушнины, увязанные красными шнурами с сургучными печатями. Карп Изотыч поучал молодого приказчика, расстелив на столе бобровые шкурки.
– Осенних бобров, Костянтин, всегда по мездре принимай, – говорил он. – Бобры – они как люди: есть бояре, есть холопы. У боярина кожа крепкая, мех кремлёвый, лежит постелью, а у холопа мездра рытая, а мех через год осечётся и облезет. Бобр-холоп за две трети цены боярина идёт, не выше.
– Погуляй-ка поди, Коська, – прервал обер-коменданта Гагарин.
Юнец, кланяясь, выпятился из каморки. Бибиков глядел на Гагарина со страхом, умоляюще прижав маленькие ручки к груди.
– Слышал, фискал Нестеров едет нашу казну пересчитывать?
– Слышал, батюшка, – торопливо закивал Бибиков. – Пущай считает, сколько угодно. За мной недостачи не будет ни хвостика.
«А за мной будет», – подумал Матвей Петрович. Он ещё не успел навести порядок в пушной казне, изрядно потраченной на Тулишэня.
– В том и загвоздка, Карпуша, – рассудительно заметил Гагарин. – Я вот всё голову ломал, как же ты наживаешься? Ведь и ущипнуть тебя не за что.
– Никак не наживаюсь, государь мой! – горячо заверил Бибиков, пуча глаза. – Ты меня так перепужал, что с тех пор я одним жалованьем кормлюсь, по одной половице бегаю, да и то на цыпочках!
– Врёшь, Изотыч. Врёшь. Мне Толбузин рассказал про твою хитрость, когда с разных мест пушнина разной ценой идёт, а ты, ловчила, её меняешь-обмениваешь и слева направо перекладываешь, с одной стороны на другую.
Матвей Петрович как бы нехотя поворошил развешанные сорока. Карп Изотыч согнулся в полупоклоне, не сводя глаз с Гагарина, словно отвернётся – и всё в его жизни рухнет в тартарары. Но известие о предательстве Агапона так поразило его, что по щекам покатились слёзы.
– Так это ж не воровство! – отчаянно прошептал он.
– В том и беда твоя, что не воровство, – с усмешкой согласился Гагарин. – Ты молодец. С твоей хитростью короной горох молотить можно.
– Делиться буду! – тотчас пообещал Бибиков, смекая, к чему идёт дело.
– Чужая шуба – не одёжа, – с наигранным сожалением сказал Гагарин, – чужой муж – не надёжа. Теперича я знаю, как пушнину из ничего умножать надобно, и ты, Карпушка, мне уже без пользы. За науку поклон. Но отныне сам всё буду делать, а тебе от службы даю круговой отлуп.
– Не губи! – задохнулся Карп Изотыч. – Дети у меня!..
– Да кто же тебя губит? – хмыкнул Гагарин. – Чай, не на плаху тебя отправляю. Иди, куда хочешь. Ты и без службы чёрта облапошишь.
Бибиков со стуком упал на колени и попытался поймать руку Гагарина.
– Милостивец!.. – застонал он.
– Всё, не канючь, – раздражённо ответил Матвей Петрович, пряча руки за спину от поцелуев Бибикова. – Сдавай ключи и проваливай отсюда.
Изгнать Бибикова для Гагарина было самым удобным решением: он отодвинет обер-коменданта подальше от Нестерова, а заодно и опорочит доносы, которые потом непременно напишет Карпушка. Доносы попадут под сомнение: дескать, Бибиков озлобился на изгнание и клевещет. Ведь о вине Матвея Петровича будет судить царь Пётр Лексеич, а не фискал.
А Карп Изотыч как раз и думал о доносе. Робкий душой, он три дня изнывал в муках умирающего товарищества, пока не утвердился в мысли выдать Гагарина. Верно тогда в бане говорил Ходжа Касым: Гагарин суть причина их бедствий! Надо поведать фискалу всю доподлинную правду о губернаторе! Заодно можно спихнуть на Гагарина и собственные жульства с Толбузиным… Ох, каким же иудой оказался жирный Агапошка! Как на духу выложил Гагарину его, Карпа Изотыча, тайну обогащения! Изворотливый ум Бибикова сразу подсказал ему, что пред фискалом надобно принять вид бесправного орудия злодеев: хищный Толбузин беззаконно драл пушнину с инородцев и промышленных, Гагарин своей властью провозил её через таможню, а он, обер-комендант, пребывал меж этими ворами в скорбном принуждении. Доказательств нету ни у кого, в таких делах слово против слова. Но он-то придёт к фискалу и падёт в ноги, значит, ему больше веры. А коли уберёт царь Гагарина, тогда он и вернётся обратно в обер-коменданты.
Для исполнения замысла Карп Изотыч хотел получить благословение митрополита. Дома он извлёк из киота лучшую икону – список с казанского образа Богоматери. Икона была одета в обронную ризу из серебряного листа с чеканкой, лик Богоматери украшал сканный венец с жемчугами и цата с яхонтиками в кастах, убрус был вышит шелками, а оклад по нижнему краю блистал золотыми ряснами на цепочечках. С иконой, бережно завёрнутой в белый холст, Бибиков пошёл на Софийский двор к Архиерейскому дому.
Иоанн болел, и Николка, прислужник митрополита, не хотел пускать Карпа Изотыча. Бибиков в своей большой шубе сел на лестницу крыльца и терпеливо сидел почти до темноты. Наконец Иоанн смилостивился.
