– Снова ты убит, хоть и на коне, – с превосходством сказал Ваня.
Маша глядела на Ваню уже совсем другими глазами. Вроде невзрачный и тощий, однако в нём, оказывается, таилась гибкая сила и нездешние умения. Так бывает с девчонками: на вид – обычная, а запоёт – и красавица.
Петька тоже был впечатлён. Он всегда побеждал в уличных драках с мальчишками, а тут его дважды закололи, будто он огородное пугало.
– Ванька, научи меня! – потребовал он, спрыгивая с лавки.
– Записывайся в солдаты, научу, – покровительственно пообещал Ваня.
– Ты куда его сманиваешь, ирод? – возмутился на печи Семён Ульяныч. – Никаких ему солдат, мокрозадому! Даже не мечтай, Петька!
– Ванюшка, я тебя своими руками удавлю, – пригрозила Митрофановна.
– Это честь – быть солдатом своему отечеству! – заявил Ваня, чувствуя себя полковником Бухгольцем. – Ты-то должен понимать, Семён Ульяныч.
– Ишь ты, этот пистоль ещё укоряет меня! – изумился Семён Ульянович.
– Дури в Петьке с перебором, Ваня, – вздохнул Леонтий. – Нельзя ему.
Маша спохватилась и склонилась над лоханью.
Теперь ей было что рассказать подружкам на вечорках, куда она бегала, когда отпускали родители. Девушки расспрашивали её о постояльце, таком молодом фицере: откуда он да каков он, – а что о нём поведать? Приходит затемно, отругивается от придирок батюшки и падает спать на Аконькин сундук. Сбиваясь, Маша пыталась повторить то, о чём Ванька говорил Леонтию и Семёну, но все эти Александры Македонские и Юлии Кесари путались у неё в голове. Девушки решили, что фицер Ванька очень умный.
– Хорошо тебе, Машка, – позавидовала Нюшка Постникова. – Сидишь, сказки слушаешь. А у нас швед на постое – упырь, только трубкой дымит.
Но Маше больше всяких Македонских и Кесарей нравилось, как Ванька воюет с батюшкой. Семён Ульяныч – всем известный задира, ярый спорщик, лев рыкающий, а Ванька не сдавался ему, огрызался, дерзко нападал, хотя мог плюнуть да уйти. Но он хотел посрамить батюшку, взять верх над ним, потому что Маша увидела бы эту победу.
Про молодого фицера, который поселился у Ремезовых, узнали и парни, и однажды на улице Маше заступил дорогу сам Володька Легостаев.
– Что за Ермак Тимофеич у вас живёт, Машка? – весело спросил он.
– Не твоего ума дело! – с наслаждением ответила Маша. Володька перестал ходить с ней гулять, и она была рада мести.
Петьку Ремезова тоже воодушевил бой на ухватах. Петька старательно припомнил все движения Ваньки и попробовал заучить их; в коровнике, когда остался один, он несколько раз Ванькиным способом поразил корову Зорьку граблями в бок, но корова – не супротивник. Петька решил для себя, что солдатская служба – самое интересное дело на свете. Раньше он думал, что быть солдатом – тоска зелёная. Топаешь в толпе под барабан, и всё. А оказалось, что солдаты знают столько всяких воинских хитростей – глаза разбегаются. Жалко, что все войны так далеко от Тобольска.
Петька упросил Ваньку взять его с собой к солдатам.
Рано поутру Ваня повёл Петьку к новым гарнизонным избам у речки Тырковки на Нижнем посаде. Однако на истоптанном пустыре, где обычно маршировали рекруты, вместо трёхсотенного баталиона стояли в шеренгу два десятка парней с красными барабанами, в зигзаг обтянутыми шнуром. Барабанщиками командовал поручик Кузьмичёв.
– Всех солдат опять на пристань погнали суда сколачивать, – в досаде сказал он Ване. – Как мне их в воинском искусстве наставлять, ежели они вместо плотников работают? Я полковнику мемориал подавать буду!
– А эти что делают? – спросил Ваня про барабанщиков.
– Артикулы долдонят. Ничего не могут запомнить, остолопы.
Ваня посмотрел на разочарованного Петьку.
– Останешься с барабанщиками, или в другой раз?
– Лады, останусь, – вздохнул Петька. Барабан тоже был ему любопытен.
– Кузьмичёв, прими парня, – попросил Ваня. – Может, к нам запишется.
– Как фамилия? – строго спросил Кузьмичёв.
– Петька я Ремезов, сын Семёнов.
– Возьми, Ремезов, барабан и встань в строй, – Кузьмичёв указал на сани, в кузове которых лежал ещё десяток армейских барабанов.
Петька повесил барабан на живот и занял место в строю.
Ваня пошёл прочь. Кузьмичёв тоже надел барабан и поднял палочки.
– Проверим вчерашний урок! – громко объявил он. – Команда «в атаку», артикул три. И-и-и, бой!
Кузьмичёв забарабанил. Рекруты тоже застучали, но получалось у них плохо – всё в разлад, невпопад, один только треск, будто россыпь сушёного гороха. Петька вертел головой, присматриваясь и прислушиваясь.
– Дубины! – в раздражении заругался Кузьмичёв. – Трудно, что ли, порядок затвердить? Бабах, бабах, бабах- тарах-бабах! Надо, чтобы лоб звенел! Слова какие-нибудь себе придумайте для зацепки!
– Чё тут придумаешь-то, не песня же… – пробурчал один из рекрутов.
– Баран, баран, баран рогами бам! – вдруг сказал Петька.
Рекруты засмеялись.
– Повтори! – потребовал Кузьмичёв, прислушиваясь.
– Баран, баран, баран рогами бам! – Петька забарабанил. – Баран, баран, баран рогами бам! Баран, баран, баран рогами бам!
– Молодец, Ремезов! – ободрился Кузьмичёв. – Всем учить «барана»! Ремезов, сочиняй слова к артикулу два, команда «общий сбор».
Кузьмичёв, требовательно глядя на Петьку, отстучал артикул. Петька морщил лоб и шевелил губами, подбирая слова.
– На дороге прах, за оврагом гром! – крикнул он и грянул по барабану: – На дороге прах, за оврагом гром! На дороге прах, за оврагом гром!
– Артикул пять, «шагом марш», – предложил Кузьмичёв, увлекаясь, и отбарабанил новую команду.
Петька оценил это как вызов, на который надо ответить с блеском.
– За амбаром бороду выдрал Дорофей! За амбаром бороду выдрал Дорофей! – прогрохотал он на барабане.
– Артикул один, «огонь».
– Боровок продрог! Боровок продрог!
– Артикул семь, «тревога».
– Город береги, Илья-пророк! Город береги, Илья- пророк!
Кузьмичёв улыбался, рекруты ржали, а Петька сиял от собственной лихости и находчивости. И вдруг чьи-то крепкие пальцы вцепились ему в ухо и выкрутили так, что Петька взвыл.
– Ах ты стрекотун! – рявкнул Семён Ульянович, возникший неизвестно откуда. – Ванька проклятый тебя сманил? Я этому пустоплёту его артикулы поленом выколочу! Он у меня башкой в помойну лохань будет барабанить! Ну-ка живо клади казённую погремушку, идём домой!
Семён Ульянович потащил Петьку на глазах у рекрутов и Кузьмичёва.
Два дня Ваня Демарин ночевал в гарнизонных избах, пережидая гнев Семёна Ульяновича и Ефимьи Митрофановны. Он бы и вовсе не пошёл к Ремезовым, где его тиранил склочный старик, приискал бы себе какое-либо другое жильё, но как тогда видеть Машу? Ваня уже привык думать о ней и представлять, какое впечатление он производит. Он не хотел разочаровать Машу, ведь уйти от Ремезовых – значит признать, что Ульяныч его одолел.
