Авдоний внимательно рассмотрел трещину, задирая голову.
– Нет, брат Хрисанф, – задумчиво сказал он. – Вот так себя погребсти – дьяволова западня. Лествица в рай только через огонь.
Авдоний пополз на своё место обратно.
– Подожди ещё, Хрисанфе, – сказал он оттуда. – Я проведу. Я сумею.
На окованной двери снаружи забренчал замок – наверняка это явился митрополит. Раскольники облегчённо завозились, позвякивая цепями на ошейниках: митрополит надолго здесь не задержится, а потом можно будет попросить у караульных углей, разжечь костерок и обогреться.
Дверь отворилась. По затоптанному мостку с набитыми перекладинами спустились служилые и монахи. Полковник Васька Чередов в бараньей шапке и подпоясанном тулупчике под локоть свёл вниз митрополита Иоанна – невысокого, толстенького, в длинной собольей шубе. Иоанн был слаб, ступал неуверенно и тяжело опирался на свой посох.
Раскольники сидели у стен неподвижно, вперив глаза во владыку. Никто не кланялся. Иоанн с сочувствием обвёл подвал взглядом и вздохнул.
– Грех смотреть на вас, – кротко сказал он. – Долго ли упорствовать будете, еретики? Может, кто покается?
Никто из раскольников не шевельнулся, никто не ответил. И вдруг залязгала цепь. Раскольники нехотя повернули головы на отца Авдония. Он заворочался – вроде, намерился подняться на ноги, однако на деле встал на четвереньки и пополз к митрополиту, волоча за собой цепь. Иоанн в оторопи отшатнулся, Васька Чередов схватился за рукоять сабли. Авдоний вздрогнул, остановленный ошейником, ощерился и залаял на владыку, как собака.
В этот глумливый человеческий лай было вложено столько ненависти и гнева, столько непокорства, что владыка всё понял и без слов. Голодный, оборванный, обросший волосами мужик, прикованный к стене на железную цепь, с карачек надсадно гавкал на сытых, тепло одетых, надменных от своего превосходства людей. Другие раскольники друг за другом тоже вставали на четвереньки, ползли к владыке и начинали лаять. Митрополит перекрестился, монахи и служилые попятились к мостку. Они оказались почти окружены хрипящими и рычащими тварями на туго натянутых цепях – то ли собачьей сворой, то ли каким-то паучьим выводком из жуткой сказки. Это было против всякого божьего естества, а потому и страшно, словно в тёмном подвале из стен внезапно полезла бесстыжая нечисть преисподней.
Чередов без жалости засадил сапогом в бок ближайшему раскольнику. Тот повалился, заскулив. Иоанн ухватил Чередова за рукав тулупа.
– Не надо, полковник, утишь себя, – страдальчески морщась, сказал он и тихонько потыкал посохом в землю у своих ног, будто постучал, привлекая внимание. – Думаете, митрополит – пёс, и с ним по-пёсьи надо говорить? – спросил он, оглядывая лающих раскольников. – Да вы сами себя узрите, узники. Люди ли вы, кои рассудку своему внемлют? Се вас бесы корчат, потому как души ваши прокляты! Покайтесь, еретики!
Глава 9
Биармийская полночь
Господин капитан, произнесите по-русски название этого города, чтобы я мог воспроизвести его латинскими буквами, – Ренат пером указал в широко раскрытую Служебную книгу Ремезова.
– Я-лу-то-ровск, – глянув, по слогам прочитал Табберт.
– Неужели это возможно выговорить? – с досадой пробормотал Ренат. Он тщательно перечерчивал со страницы книги Ремезова нужную часть реки на соответствующий ей фрагмент карты.
Табберт, закончивший свою работу, сидел на стуле и курил трубку, вытянув в разные стороны длинные ножищи. На нём была нижняя рубаха с кружевами, штаны и ботфорты. Айкони, забравшись на кровать Табберта, штопала его камзол, изредка поглядывая на князя. Он был красивый, свободный и большой. Жить с ним ей будет весело; у него, как у животного, смешная рыжая шерсть на груди и на руках; его лодка должна быть шире любого обласа в Певлоре, зато и вытягивать сеть такими огромными руками он станет быстрее всех.
Ренат не интересовался картографией; он работал за плату.
– Сколько вы попросите у риксдага за эту карту, господин капитан?
– Пятьсот риксдалеров, мой дорогой штык-юнкер, – самоуверенно сообщил Табберт и улыбнулся, растопырив рыжие усища.
– Отчего вы решили, что риксдаг выплатит вам такую большую сумму за карту страны, которая никому не нужна? – желчно спросил Ренат.
Для своей карты Табберт заказал ротмистру Малину настоящий холст, как у живописцев: загрунтованный, выбеленный и натянутый на подрамник. Георг Малин до войны был художником при ландхёвдинге Норрботтена и умел готовить холсты. Этот холст был восемь квартеров в высоту и десять квартеров четыре фингера в ширину. Табберт уже начертил на полотнище красивую рамку, розу ветров на восемь лучей и необходимые диагонали, а сверху каллиграфически написал: «Достоверное изображение реки Иртыш от истока до впадения в реку Обь и река Обь до впадения в Ледовитый океан со всеми прилегающими землями с их содержимым, исполненное капитаном Филиппом Юханом Таббертом фон Страленбергом в городе Тобольске в 1714 году». Реки и «прилегающие земли с их содержимым» Табберт перечерчивал с разных карт Ремезова из Служебной книги, которую ему принесла Айкони. Разумеется, Табберт делал это так, как требовали правила европейской картографии, игнорируя варварские экзерсисы Ремезова.
– Вы не правы, Юхан, – сказал Табберт. – Эта великая река, Иртыш, – Табберт указал чубуком трубки в Служебную книгу, – берёт начало в Китае, а Обь впадает в Ледовитый океан. Следовательно, корабли нашего короля могут свободно пройти от шхер Финнмарка до азиатских хребтов, через которые переваливает Шёлковый путь. Это дорога из Стокгольма в Пекин.
– Я плохо разбираюсь в навигации, господин капитан, я артиллерист, но мне представляется, что плаванье от Финнмарка до устья Оби невозможно.
– Возможно, мой друг, возможно, – снисходительно заверил Табберт.
Ремезов как-то раз показал ему зелёную от окиси пуговицу английского морского офицера. Эту пуговицу приятель Ремезова добыл у самоедов с устья реки Таз. Значит, там побывало английское судно. Ремезов рассказал, что на реке Таз под чёрными небесами стоит заброшенный русский город Мангазея. Некогда там добывали целые горы ценнейшей пушнины. Чтобы прекратить контрабанду, русский царь сто лет назад запретил «Мангазейский ход» – плаванье в Мангазею вдоль мёртвого побережья Ледовитого океана. Этим «ходом» пользовались русские разбойники из Новгорода, Холмогор и Колы и английские купцы Московской компании, которые не боялись вечно бушующих стылых вод. На мысах, в проливах и на волоках ощетинились ружьями русские сторожевые заставы. «Мангазейский ход» опустел.
Табберт и Ренат говорили по-шведски, и Айкони их не понимала.
– Что ты говоришь ему, князь? – спросила она, откусывая нитку.
– Рассказывать о твоей стране, – по-русски пояснил Табберт.
– Не зови его с нами, – предупредила Айкони. – Уйдём ты и я.
Табберт только усмехнулся.
– Морской ход существует, и существует давно, хотя и заброшен, но дело не в этом, Юхан, – Табберт расправил плечи и гордо посмотрел на Рената. – Дело в том, что я нашёл Биармию!
