– Твою мать, пацаны, он реально Сармата завалил!
– Да не, не завалил, видишь – дергается ктулху. Может, сейчас регенерировать начнет.
– Какой регенерировать, вон у него мозги лезут оттуда, где раньше морда была! Это ему Снайпер всю башку ножом разворотил.
– А тот ему брюхо. Я, например, ни фига не пойму, где тут в этой куче кишки Снайпера, а где отрубленные им щупальца Сармата.
– Да блин, оно нам надо понимать‑то? Добить обоих, и дело с концом. Чтоб не мучались. Оба не жильцы, очевидно же.
– Логично.
Длинная автоматная очередь прогремела в тумане, который от резкого звука выстрелов начал помаленьку рассеиваться. Вот ведь, блин. Ни разу это не Чистилище, а все та же арена, будь она неладна вместе с Зоной, в которой находится.
– Ну всё, теперь Сармату точно крышка.
– Уверен?
– А не заметно? Поверь, с половиной магазина в башке даже ктулху гарантированно подыхает. Теперь надо бы и Снайперу помочь, чтоб не мучился. Для его же пользы. Ну‑ка, расступитесь, пацаны, а то мозги все штаны вам забрызгают…
– Стоять на!!!
Голос, прозвучавший над ареной, был молодым и звонким, такой не услышать ну никак не получится.
– Стоять сказал, мля!
Голоса вокруг меня глухо заворчали.
– Ты это, полегче, парень. Мы, конечно, в курсе, кто ты, но свои «мляканья» прибереги для «боргов».
– Это чтоб услышали. Вас по‑другому не пробьешь. А ну‑ка, отойдите.
– Не нукай, не запряг.
– Да ладно, отойди, видишь, ему зачем‑то этот труп нужен.
Сквозь белесую пелену я увидел, что надо мной наклонилась чья‑то тень. Сестра? Хорошо бы, а то мне, признаться, уже осточертели как эта Зона, так и все остальные, между которыми меня то и дело бросает злодейка‑судьба.
Но моим надеждам не суждено было сбыться.
– Он не труп, – решительно сообщил молодой голос. – И он не умрет.
– С какой это стати? – загудела толпа вокруг. – Казнь есть казнь, и согласно Закону свободы…
– Согласно Закону свободы этот человек должен был выйти на арену с тем оружием, что было при нем. Я лично присутствовал, когда его брали возле Нахаловки, и хорошо помню, что у него при себе было два ножа. Где второй нож? Почему его не дали приговоренному?
Вокруг меня разом повисла мертвая тишина.
– На фига однорукому два ножа? – неуверенно проговорил чей‑то голос. – Одного достаточно.
– А ты, Клим, по ходу собрался трактовать на свой лад Закон свободы? – осведомился молодой голос, который все больше и больше казался мне знакомым. Блин, где я мог его слышать?
– Да мне ваще по барабану, – съехал с темы невидимый Клим. – Делай что хочешь…
– И сделаю.
Послышалось шуршание, потом раздался щелчок открываемого замка.
– Охренеть! – хором выдохнула толпа. – Это же…
Что там было дальше, я не расслышал, так как мой живот внезапно пронзила жесточайшая, нереальная боль. Сознание немедленно дернулось в сторону отключки, но не тут‑то было! Его словно поймали за шкирку и мертво зафиксировали невидимые железные пальцы, обрекая меня на безумно болезненные конвульсии, ибо я по‑прежнему не мог пошевелиться, вероятно, парализованный нейротоксином ктулху.
– Эх, молодо‑зелено, – откуда‑то издалека прозвучал голос – похоже, это Копилка был опять чем‑то недоволен. – Кто ж «синюю панацею» в раненого пихает, когда у того половина кишок порваны и раскиданы по всей арене? Замещать требуху чем? Из воздуха плоть брать?
– А… что делать? – немного растерянно поинтересовался молодой голос.
– Что делать, что делать. Вон ктулху валяется с разлохмаченной рожей. Нарежь с нее щупалец да напихай в брюхо сталкеру. Будет «панацее» из чего новые кишки лепить.
– Ладно.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я без понятия, проходило ли оно вообще, ибо белесый туман снова сгустился, и в нем, словно в вязком болоте, растворилось чувство времени и реальности. Однако я все‑таки почувствовал, как там, где‑то очень далеко внизу, в чью‑то развороченную брюшную полость с чавканьем упал целый пучок мерзких отростков, осклизлых от чуждой, нечеловеческой крови.
– Во, это другое дело, – сказал голос Копилки, немыслимым образом принявший форму тумана, в котором слова свивались в причудливые фигуры, похожие на переплетения щупалец ктулху. – Смотри, как она оживилась. Разлагает и лепит, разлагает и лепит. Любо‑дорого посмотреть.
– Ы‑ык!..
Часть тумана слева скривилась, окрасившись гнойно‑желтым. Похоже там, в ином мире звуков и привычных форм, кто‑то посторонний увлеченно блевал.
– Охренеть… – колыхались многочисленные белесые щупальца, свиваясь в замысловатые спирали удивления. – Мать моя Зона, воистину велика сила твоя и безмерна. Прости нас, рабов грешных, за то, что воруем дары твои…
– Слышь, Мыкола, ты крышу‑то придержи. Сейчас по ходу самое интересное начнется.
– Грешник ты, не видящий силы Матери Зоны и не слышащий Зова ее!
– Твою мать, откуда у него пистолет на арене! Отберите ствол у придурка, пока он не застрелился на хрен! По ходу, человек умом рехнулся от увиденного…
Туман сгущался, становясь все более плотным и непроницаемым. Чужие голоса‑щупальца отдалялись, я больше не видел их. Лишь стремительно чернеющий туман все плотнее обступал меня. И более я уже не видел и не слышал ничего, кроме этой гулкой, всепоглощающей, равнодушной пустоты, которую, возможно, в том, другом мире люди и зовут Вечностью…
* * *
– Ну что, воин, просыпаться будем? Или так и будешь валяться на нарах до следующего выброса?
Голос был тем самым – знакомым, вечно недовольным. При этом вокруг не было никакого тумана. Просто темнота. И голос в ней. Привычная темнота, которую видишь, пялясь во внутреннюю сторону собственных закрытых век, а не вязкие объятия Вечности, из которых, похоже, мне в очередной и решительный раз каким‑то немыслимым способом удалось вырваться.
А еще я чувствовал боль. Жуткую, ломящую, ноющую боль во всем теле, словно меня дня три назад азартно и весело отдубасила палками дюжина крепких мужиков. Именно так стонет человеческая плоть, приходящая в себя после хорошей взбучки.
Но если есть боль, значит, есть и то, что болит. Стало быть, я все еще жив. Зона меня побери, не верю! После того, как меня фактически разорвал на части ктулху – не верю. Но, блин, надо же посмотреть, что там так неистово болит. Чисто ради любопытства.
Я сделал над собой усилие – и открыл глаза.
Сперва я ничего не увидел, так как перед лицом плавали крупные желто‑кровавые пятна. Но постепенно зрение восстановилось. Пятна поблекли, и я понял, что самое большое пятно это не что иное, как озабоченная рожа Копилки. Сзади нее маячило второе пятно. Тоже чья‑то физиономия, причем смутно знакомая. Где ж я ее видел?..
