– Здорово, Вовка! Просыпайся, помощь твоя нужна. Ты уж извини, что мы опять без приглашения.
Из-за спины Светлого дозорного выглядывал совершенно голый растрепанный парень, дико озиравшийся вокруг.
Вовка захлопал глазами, убедился, что все это он видит наяву, и сел на кровати.
– Он же… Этот… Оборотень!
– Именно, – подтвердил Никита. – В прошлый раз мы с тобой, Володя, на Светлого Иного охотились, так?
– Ну, допустим.
– А нынче нам с тобой задачка посложнее предстоит: будем Темному помогать от правосудия скрываться. Поднимайся. Пришло время за паспорт рассчитываться.
Вовка встал с кровати, подтянул трусы, тряхнул головой, затем напялил спортивные штаны и включил кособокую люстру, словно она могла сработать как детектор лжи и вывести чужого дозорного на чистую воду.
– Слушай, инспектор, как там тебя… А ты точно Светлый Иной? – подозрительно спросил вампир.
– Точнее не бывает. И как действующий сотрудник Ночного Дозора очень тебя прошу – одень его во что-нибудь!
Сурнин вытолкал голого трясущегося от холода Малявина на середину комнаты. На растущей луне молодым оборотням туго приходилось. Во дворе Малявин начал непроизвольно перекидываться, едва вывалившись из такси. Чуть все не испортил. Хороша конспирация, когда прямо под окнами жилого дома здоровенный волчара воет и дугой выгибается, разбрызгивая Тьму. И как его Светлыми «сферами» прикрывать – красавца этакого?
– А с какой это радости я должен оборотню помогать? – неприязненно спросил Светлов, не двинувшись с места.
– Согласен, жизнь Иного – штука сложная, – усмехнулся Сурнин. – Во-первых, он вроде как свой – Темный…
– Еще чего! – запальчиво воскликнул Светлов. – Пес вонючий!
– М-мертвичина! – фыркнул в ответ озябший Малявин.
Прикрывая руками причинное место, оборотень презрительно оглядел убогую обстановку вампирьего жилища. В его спутанных волосах торчало голубиное перо.
– А во-вторых, если откажешься, я тебе регистрационную печать сломаю, – пригрозил Никита.
– Да как бы не так! У Светлых печати ломать кишка тонка! Все наши это сразу почувствуют! – закричал Вовка, отступая к окну. – Тебя за это судить будут и развоплотят вообще! Я не нападал ни на кого и жизни твоей не угрожал. Да ты… Ты вообще на частной территории сил Тьмы находишься!
– Это тебе вампиры в Дневном Дозоре наговорили?
– Да! Еще скажи, что это неправда.
– Это правда! – зло поддакнул Малявин, уставший от вынужденной зависимости от Светлого мага.
– Меня за такое по головке не погладят, это точно, – подтвердил Сурнин и нехорошо сощурился. – Только если печать рванет, ты, Вовка, этого уже не узнаешь. Сидите здесь! Тихо. Носа обоим не высовывать! Если до следующей ночи я не вернусь, звоните в Ночной Дозор. Искренне рекомендую вам обоим начать с него. Особенно тебе, Алексей.
Если боевые заклинания выматывают тело, то поисковые заклятия – душу. «Ясный взор», скользящий на тонкой грани миров – сумеречного и человеческого, – не просто сканирует образы, он касается чужих судеб. Пусть мимолетно, невесомо, но тысячи и тысячи людей и Иных с их счастьем, разочарованием, депрессией, сексуальным возбуждением, мечтами и детскими снами мчатся навстречу магу. Их ауры вспыхивают ярче, если объект поиска чем-то похож на случайного двойника, и тут же уходят в тень, разочарованные несоответствием. Если поблизости оказывается сильный Светлый Иной, в глаза бьет нестерпимый Свет. И леденеет сердце, скованное Тьмой, когда заклинание скользит в опасной близости от Темной волшебницы.
По мере того как устает Иной, пользующийся заклинанием, начинает дрожать и таять слепок искомой ауры, в геометрической прогрессии нарастает количество ложных совпадений, ошибки множатся. В этот момент охотник в одну секунду может превратиться в добычу, если хоть немного потеряет концентрацию. Иные чувствительны к чужому воздействию. Особенно – Темные, которые не доверяют никому, кроме самих себя, никого не любят, кроме самих себя, и постоянно находятся настороже. Добавьте сюда обостренное восприятие вампиров, воображающих себя королями ночи, и звериное чутье оборотней. И те, и другие начинают беспокойно оглядываться и всматриваться в Сумрак, когда нечто касается их аур.
К счастью, Никите нужен был Светлый Иной. Более того, он знал, как его зовут, как выглядит его аура и где примерно следует его искать. Так что опасность случайно обнаружить себя во время поиска сводилась к минимуму. Около одиннадцати вечера Сурнин позвонил в нужную квартиру, не слишком старательно защищенную Светлыми заклятиями.
Дверь распахнулась настежь, сердито ударившись о старый шкаф, в котором соседи хранили в тамбуре всякий хлам. Внутри шкафа что-то надтреснуто звякнуло и задребезжало.
Трофим, появившись на пороге, смерил гостя взглядом, в котором насмешка одержала трудную и славную победу над неприязнью.
– Ты-ы?! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть! – с чувством сказал он. – Отчего ж без оперативной группы?
– Разговор есть. Конфиденциальный.
– В самом деле? Хм… Как бы мне избежать твоего визита, дозорный… Может быть, еще одну объяснительную написать? Или в письменном виде заявить, что я считаю недостаточными наложенные на меня ограничения? Строже надо с такими, как я, строже!
– Трофим, послушай…
– Прошение о личном покаянии на имя Пресветлого? Что еще может избавить меня от беседы с его опричниками, как думаешь?
– Я зайду, Трофим, ладно?
– Добровольное обращение Иного к Инквизитору в установленной форме? Не подойдет?
– Да не волнуйся ты так! Мне за тебя наши уже по полной программе вломили! Не у одного тебя неприятности.
Трофим болезненно усмехнулся, потер виски, словно проверяя, не разболелась ли у него голова при виде сотрудника Ночного Дозора, и отступил в глубь квартиры:
– Ну, заходи, Иуда.
– Спасибо. Вообще-то меня Никита зовут.
– Я запомнил.
Трофим жил в однокомнатной квартире-студии, уставленной книгами с пола до потолка за исключением двухконфорочной плиты, холодильника, небольшого стеллажа с посудой и широкой полки, заменявшей кухонный стол. В простенке над спартанской односпальной кроватью висели индийские маски и сувениры, привезенные из путешествий, и бумажная карта Москвы, испещренная значками. Рядом ютился компьютерный столик, на котором стоял моноблок. Кроме двух стульев с высокими спинками, в доме больше не было никакой мебели.
Жилище напоминало не то пещеру отшельника, не то дизайнерский эксперимент по благоустройству, так и не доведенный до конца. В нем было тихо и спокойно. Но неуютно. Этот дом взывал к крайностям. В нем хотелось остаться навечно, как в берлоге, залечь в спячку и ни при каких условиях не выходить наружу. И в то же время – броситься бежать прочь, к людям, Иным, к яростному водовороту жизни, бурлящему за окном, закрытым плотными жалюзи.
