Я даже не замечаю, как Китаец уходит.
После репетиции выходим на улицу – собираемся двинуть на БЖ, выпить вина. И сегодня у меня даже есть такое желание. На скамейке перед входом вижу Китайца. Он ссутулился, курит сигарету, смотрит на стертые носки своих тяжелых ботинок.
– Чувак, ты чего? – говорю я.
– Да ничего, нормально все… Покурить вышел… – бурчит Китаец, глядя исподлобья.
Я смотрю на раздавленные окурки у его ног. Хлопаю его по спине:
– Идем на БЖ, вина примешь, развеешься…
Странно слышать такое от самого себя. Странно думать, что я могу кого-то подбадривать. Странно вообще чувствовать себя нормально. Ну или почти.
– Что-то мне фигово как-то… Давление, наверное… Поеду-ка я домой, – качает головой Китаец и поднимается. – Ты со мной?
– Нет, я попозже. Не хочу туда соваться без крайней необходимости.
На самом деле я вру. Еще недавно я действительно старался как можно меньше времени проводить дома, где не было ничего, кроме густого, удушливого и затхлого запаха недавней смерти. Но теперь там пластинки…
– Ладно… Пока тогда, – машет рукой Китаец и бредет к метро.
Позже, на БЖ, собирается целая толпа. Есть и те ребята, с которыми мы пришли сюда в первый раз, и куча других – знакомые Никиты, знакомые знакомых, просто какие-то непонятные чуваки… Кто-то играет на гитаре, хлопают винные пробки, смех разносится над аллеей, тонущей в вечернем сумраке. Небо заволакивает тучами, они приносят прохладу и моросящий дождь.
Никита с Никой стоят под фонарем, говорят, смеются. Никита курит косяк. Делает «паровоз» – обхватывает губами самокрутку горящей стороной внутрь и выдувает дым Нике в рот. Потом они подходят ко мне. Никита в кожанке, руки в карманах; Ника тоже прячет свою руку к нему в карман, и там их пальцы сплетаются.
Я думаю о том, почему мы с Юлей ни разу так не делали. Потом понимаю, что не было такого прохладного вечера, чтобы кто-то был в куртке. Все – от и до – началось и закончилось в жаре и духоте.
Эти мысли обжигают, будто прикоснулся к горячей конфорке.
– Нужно, чтоб ты с Лешей поговорил… – говорит Никита, протягивая мне бутылку с вином.
– В смысле? – отзываюсь я и делаю большой глоток. Сквозь приторную сладость проступает и щиплет язык спирт.
– Ну о том, что с нами теперь Ника будет играть, – ухмыляется Никита.
Ника тоже улыбается. Видно, что ей немного неловко.
– Я не хочу, чтоб у вас из-за меня… – начинает девушка, но Никита ее перебивает:
– Сам понимаешь, он стучать ни хера не умеет. А она вот умеет.
«Ага. А еще она посимпатичнее», – думаю я и смеюсь.
– Так что, скажешь ему? – еще шире улыбается Никита.
Я киваю. Слабо представляю себе, как сказать Китайцу, что его вышвыривают из группы, которую он и предложил склепать, но сейчас работает вино, и я просто отшвыриваю эти мысли прочь. Мне хорошо. Я вдруг понимаю, что мне не нужны ни друзья, ни девушка, никто – все они будут предательством. Изменой. Все, что случилось, в отместку захлестнет меня доверху и уже не уйдет. А так у меня с призраками договор о ненападении.
Мне нужна только музыка. Пока я с ней, я как будто на другой планете.
Телефон пищит. СМС. Смотрю на перерезанный трещиной экран. «Как дела?»
Алла. Алла Вронская.
Послание из другого мира. Ловлю себя на мысли, что с трудом могу вспомнить ее лицо. Помню, что у нее была татуировка на спине. Змея. Юля хотела такую же…
Делаю глоток и пытаюсь смыть эти мысли к черту. Все это не нужно. Больше не нужно. Это прошлая эпоха. До нашей эры. Атлантида, ушедшая под воду. Подлодка «Курск», упавшая на дно.
Вдруг понимаю, что с Китайцем будет говорить легко.
В какой-то момент гитару передают мне, и я пою песни, которые любила Юля, – «Nothing Else Matters», «Don’t Cry», «Ворон» Шевчука и «Летучую мышь» «Наутилуса». А потом закрываю глаза и пою «Sweet Dreams» с хитрым перебором. Когда открываю, все смотрят на меня. Начинают хлопать, говорят: «Круто» и «Давай еще».
С удовольствием.
Когда устаю играть и петь, метро уже давно закрыто. Аллея опустела, да и наша толпа изрядно поредела. Все разбредаются, Ника уезжает на такси, остаемся только мы с Никитой и толстая девчонка.
– Ну что, на взлетно-посадочную? – говорит Никита.
– Давай, – хихикает толстая девчонка.
– Ты домой не спешишь? – спрашивает меня Никита.
Я пожимаю плечами.
– Не особо.
– Окей. Тогда надо чуток потрудиться.
Мы идем к мусорникам, где кто-то оставил целые башни из старых книг. Какая-то бурда про партию. Мы с толстой хватаем столько, сколько можем утащить, и идем вниз по склону в шелестящую темноту, за которой вдалеке сияет ночной город. Где-то надрывно воет то ли «скорая», то ли милиция, с лужайки у Исторического музея доносятся первобытные звуки барабанов.
Тропинка вьется среди деревьев, Никита подсвечивает путь экраном мобильника. Странно очутиться в лесу, едва покинув город. Напоминает наш лесной райончик, только сейчас мы в самом что ни на есть центре.
Темная стена деревьев вдруг расступается, и мы оказываемся на вершине горы, откуда открывается потрясающий вид на Подол, Днепр и Левый берег. Внизу, у подножия лесистого холма, в призрачном свете редких фонарей темнеют странные дома – нежилые и напоминают старинные, но явно выстроены недавно. Вытянувшись вдоль мощеной улицы, они похожи на декорации для фильма о дореволюционных временах. Многие кажутся недостроенными, кое-где зияют дыры развороченных стройплощадок и пустырей.
– Воздвиженка. Город-призрак, – не оборачиваясь, говорит Никита, будто читая мои мысли. – Говорят, что строят из дерьма, хоть и для мажоров.
Я смотрю на пустые дома и отчего-то думаю о фильме «Лангольеры»: там герои попадают в прошлое, где все выглядит обычным, но нет других людей, привычных запахов и звуков… Сразу вспоминается мое состояние до похода на Крыши. Отголоски есть и сейчас. Наверное, они будут всегда… Но музыка все же помогла мне сбежать. И я благодарен ей за это. Обязан жизнью.
Мы подходим к краю обрыва. Вокруг ветер шелестит выгоревшей травой. Внизу, на мертвой улице города-призрака, лает собака.
Я вдруг спотыкаюсь и вижу под ногами бетонное кольцо. А внутри первого – еще одно. В центре второго – бетонный круг, на который запрыгивает толстая девчонка.
– Что это за хрень? – говорю я.
Никита и толстая девочка переглядываются и хохочут.
– Это взлетно-посадочная полоса Жанны Агузаровой, – сквозь смех говорит Никита и бросает бревна около бетонных колец. – Она отсюда стартует, когда летает на Марс.
