– А как насчет такой вот сделки: ты говоришь мне, что знаешь, а я не вспарываю тебе брюхо?
Кухарка зашлась резким кашлем, я даже подумала, что с ней случился приступ, пока не поняла, что она так смеется.
– Кое-кто тебя уже опередил. – Она подняла рубашку. На теле, изуродованном давними пытками, гнила огромная рана. В нос ударил острый запах.
– Дерьмо.
– Определенно им и пахнет, правда? Получила эту рану от старого приятеля, как раз перед тем, как его убить. Совсем ею не занималась. Вылечи меня, маленькая певунья, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
– Когда это случилось?
– Ты хочешь поймать Элиаса до того, как казнят твоих сестер, или тебе хочется послушать сказку на ночь? Торопись. Солнце почти встало.
– Я никого не лечила после Лайи, – сказала я. – Я не знаю, как…
– Значит, я зря теряю время. – В один шаг она оказалась у окна и кряхтя влезла на подоконник.
Я шагнула к старухе и поймала ее за плечо. Та медленно спустилась назад.
– Все свое оружие клади на стол, – велела я. – И не смей ничего скрывать, потому что я буду искать тебя.
Она повиновалась. Убедившись, что у старухи больше нет никаких сюрпризов, я взяла ее за руку. Кухарка ее отдернула.
– Я должна тебя касаться, чокнутая ведьма, иначе не сработает, – сказала я.
Она искривила губы, издав рык, и неохотно протянула руку. К моему удивлению, рука ее дрожала.
– Это будет не так уж больно. – Мой голос прозвучал добрее, чем я ожидала. Проклятье, почему я ее успокаиваю? Она – убийца и шантажистка. Я крепко сжала ее ладонь и закрыла глаза.
Глубоко внутри клубился страх. Я одновременно хотела и не хотела, чтобы это сработало. То же чувство охватывало меня, когда я лечила Лайю. Сейчас, увидев рану и выслушав просьбу Кухарки вылечить ее, я сама ощущала эту потребность, точно тик, остановить который мне не под силу. Всем телом я чувствовала к этому непреодолимую тягу, что напугало меня. Это не я. Ничего такого я никогда не хотела, не развивала в себе. Я хотела бы отринуть этот дар.
Но ты не можешь. Если хочешь найти Элиаса.
До моих ушей донесся странный гул. Гудела я сама. Не знаю, когда это началось.
Я посмотрела в глаза Кухарке и словно нырнула в темную синеву. Я должна понять ее сущность, добраться до самой сердцевины, если желаю исцелить кости, кожу и плоть.
В Элиасе я чувствовала серебро, всплеск адреналина под холодной, ясной зарей. Лайя была другой. Она заставляла меня думать о печали и золотисто-зеленой нежности.
Но Кухарка… внутри у нее как будто скользили угри. Я отпрянула от них. Но в глубине, под клубящейся чернотой, я уловила проблеск того, кем она была раньше, и извлекла на поверхность. Мое гудение вдруг стало неблагозвучным. То хорошее оказалось памятью. Сейчас вместо сердца в ней жил клубок угрей, корчащихся в безумной жажде мести.
Я изменила мелодию, чтобы зацепиться за этот проблеск в ее душе, и дверь открылась. Я вошла, ступая по длинному коридору, который показался мне до странного знакомым. Пол втягивал мои ноги. Я посмотрела вниз, думая, что меня обвили щупальца кальмара, но увидела лишь темноту.
Я не могла петь о тайнах старухи вслух, поэтому мысленно выкрикивала эти слова, глядя в ее глаза. К чести Кухарки, она не отвела взгляд. Когда началось исцеление, когда я ухватила ее сущность и начала изгонять болезнь из тела, она даже не дернулась.
В боку у меня росла боль. Кровь просочилась сквозь униформу. Я не обращала внимания, пока не задохнулась, и тогда наконец заставила себя отпустить Кухарку. Рана, которую я забрала у старухи, была гораздо меньше и не так запущена, но все же болела адски.
Кухарка осмотрела себя. Ее рана пока еще немного кровоточила, но от недавнего воспаления остался лишь запах смерти.
– Ухаживай за ней, – выдохнула я. – Раз уж ты смогла забраться в мою комнату, то сможешь украсть травы, чтобы сделать припарку.
Она снова взглянула на рану, затем на меня.
– У девочки есть брат, связанный с… с Ополчением. – Она запнулась на миг, затем продолжила: – Меченосцы отправили его в Кауф несколько месяцев назад. Она пытается вызволить его. Твой парень ей помогает.
«Он не мой парень», – была первая мысль.
«Он сошел с ума», – вторая.
Меченосец, маринец или кочевник, отправленный в Кауф, имел шанс в конце концов вернуться. Но вернуться измученным, смиренным, не смея ни слова сказать против Империи. Книжникам же оттуда выхода нет, если только в могилу.
– Если ты мне лжешь…
На этот раз она вскарабкалась на подоконник так же ловко, как тогда, в Серре.
– Помни: тронешь девочку и пожалеешь об этом.
– Кто она тебе? – спросила я.
Во время исцеления я видела в Кухарке нечто – ауру или тень, или древнюю музыку, что заставило меня подумать о Лайе. Я нахмурилась, пытаясь вспомнить получше. Но это было все равно что вспоминать сон десятилетней давности.
– Она мне никто, – прошипела старуха так, словно сама мысль о Лайе ей противна. – Просто дурная девчонка, затеявшая безнадежное дело.
Я уставилась на нее с сомнением, и она покачала головой.
– Нечего на меня таращиться, как баран на новые ворота, – фыркнула она. – Иди спасай свою семью, глупая девчонка.
35: Лайя
– Пойдем помедленнее. – Кинан дотронулся до моей руки. Он бежал рядом со мной, тяжело дыша. Его прикосновение подарило тепло, такое долгожданное в морозную ночь. – Когда холодно, ты даже не осознаешь, как много из себя выжимаешь. Ты сломаешься, если не будешь осторожна. И к тому же уже слишком светло. Кто-нибудь может нас увидеть.
Мы почти добрались до укрытия, расположенного на ферме, гораздо севернее того места, где мы расстались с Афией неделю назад. Здесь оказалось еще больше патрулей, чем на юге. И все охотились на книжников, которые бежали из северных и западных городов, спасаясь от беспощадных зачисток Коменданта. Впрочем, по большей части патрули охотились на книжников лишь в течение дня.
Кинан хорошо знал местность, что позволило нам идти по ночам. Мы не раз воровали лошадей, сэкономив на этом немало времени. До Кауфа оставалось сейчас всего триста миль. Однако если чертова погода не улучшится, то эти триста миль мы будем преодолевать так же долго, как все три тысячи.
Я поддела ногой снег, тонким слоем покрывший землю, схватила Кинана за руку и потянула вперед.
– Нам надо добраться до того убежища к сегодняшнему вечеру, если мы хотим пройти горный перевал завтра.
– Мы вообще никуда не доберемся, если умрем, – возразил Кинан.
От мороза его ресницы заиндевели, а лицо покрылось багровыми пятнами. Вся наша теплая одежда сгорела вместе с повозкой Афии. У меня остался плащ, который Элиас отдал мне несколько недель назад, но он подходил для мягкой серранской зимы и совсем не грел в жгучий мороз, что пробирал до самых костей.
