– Это ты уж у тети Веры спроси, чего она злится.
– Спрошу, – сурово отрезала сестра, – не сомневайся.
Втроем оказалось легче согреть друг друга.
– Лучше ты мне сам все скажи, – Таня глядела в потолок с гирляндой. – Может, я тебя перед тетей Верой поддержу.
Но Шурка все-таки не рискнул.
– Что-то спать хочется, – изобразил он зевок.
– Так рано? – удивилась Таня.
Шурка испугался, что она сейчас опять заговорит про мишку, а значит, про голубую фуражку, а значит, про Ворона.
– Просто очень хочется.
И поскорее отвернулся к стене. Спину приятно грел спящий Бобка.
Таня зажгла и поставила на стул у кровати свечу. Взяла книжку. Выключила свет. Снова юркнула под одеяло.
Шурка принялся придумывать ловкий ответ, но не удержал его в руках и провалился в темноту.
…Ворон был там, а Шурка – везде, поэтому Ворон ничего не мог от него скрыть. Шурка был везде и ясно видел, что Ворону страшно – липким и отвратительным страхом. Второе чудовище было не разглядеть: что-то кольчатое-колючее-шипастое. Оно тоже оставляло липкий гадкий след. Чудовище побаивалось Ворона, а Ворон боялся его – так, что клацал челюстью. Не сводя глаз, Ворон вынимал из большого мешка каменные ватрушки и проворно скармливал чудовищу одну за другой. И все приговаривал: «На вот… на вот… на вот…» Шурка, который был везде, понял, что эти ватрушки были города. Покончив с ними, чудовище пожрало бы и Ворона, а только радости от этого Шурка не предвкушал. Ворон протянул очередную ватрушку. Голосом радио проговорил: «После тяжелых и продолжительных боев… наши войска оставили город». Кинул ее. Челюсти клацнули. Раздался такой хруп и хруст, что Шурка распахнул глаза. Проснулся.
На стене он увидел оранжевый отсвет. Обернулся: Таня все еще читала. Шурка не решился ее позвать. Сердце бухало в горле. Каменная ватрушка, казалось, давила на живот. Вспомнились Танины слова: «последние враки». Значит, по радио врут? И Ленинград был просто еще одной каменной ватрушкой? «Они не понимают, как мы будем драться», – зло думал Шурка. Хотя и не смог бы объяснить, кто это – «они». Шевелил под одеялом пальцами: сжимал, разжимал. «Они просто нас не представляют…» «Мы» – думал он обо всех, кто стыл сейчас в каменной ватрушке. И сердце постепенно успокоилось.
Он лежал и слушал, как Таня переворачивает страницы. И тяжесть постепенно отступила. Таня пошуршала одеялом, подтыкая его со своего края. А потом и оранжевый отсвет на стене погас.
Шурка ощутил дыхание на своих волосах. Вскочил на локте.
– Бобка! Что?
– Мишка у тебя? – отозвался из темноты Бобкин голос.
– Обалдел? Зачем мне твой мишка? – проворчал Шурка.
– Таня! У тебя? – уже толкал Таню Бобка.
– Делать мне больше нечего, – сонно рассердилась она.
– Отдай!
– У меня его нет. Отстань! Ложись, Бобка.
Но Бобка вылез из постели.
– Ох, я беспокоюсь, – взрослым тоном сказал он.
Таня шумно вздохнула. Выбралась из-под одеяла. Нашла свечу, зажгла. Закопошился, высвободился из-под одеяла и Шурка. Таня и Бобка стояли, между ними трепетал шар оранжевого света. Крошечные оранжевые огоньки отразились в глазах Бублика. Но с кровати Бублик не слез – он в последнее время и так с трудом на нее забирался.
– А в постели хорошо посмотрел?
– Мишки нигде нет, – упорствовал Бобка. – А та злая дома? Она у себя?
Таня почему-то сразу поняла, о ком это он. А Шурка – нет.
– Какая злая? – спросил.
– Та, худая.
– Они теперь все худые!
– Дворничиха не могла его стащить, – сказала Таня. – Мишка слишком старый. Его никто не купит.
– Он здесь, Бобка, просто завалился куда-нибудь, в темноте не сразу разглядишь.
Бобка стал дрожать – мерзнуть. Пол холодил даже через ковер.
– Мы сейчас тебе его отыщем. А ты полезай под одеяло, – приказала Таня, поднимая повыше свечу.
Убедилась, что Бобка послушался.
– Ай! – завопил Шурка.
Грохнуло. Таня приблизила свечу на звук.
– Что такое? Ты где?
– Тут. На меня упал стул.
– Ну так вылезай из-под него.
Шурка высвободился. Схватился за спинку, но понял, что поднять ее и поставить стул не может. Тот тянул вниз, ехидно наливался тяжестью, словно дразня: ну кто кого? Шурка разжал руки. Выполз. Эх, разве мог бы он раньше не поднять обычный упавший стул?!
– Таня, с этим стулом что-то не то.
– Давай ложиться. Холодно что-то.
– А стул?
– Брось. Тетя скоро придет.
– А мишка? – позвал с кровати Бобка.
– Завтра, – отрезала Таня. – В темноте все равно ничего толком не видно. Спите.
Глава 39
Но тети Веры все не было.
Щелкнули – лампочка не зажглась. Пришлось отогнуть край светомаскировки – впустить немного синенького утра.
Печь совсем остыла. Стул лежал, протянув четыре твердые ноги, в нем не было ничего пугающего.
Слышно было, как за окном стучит дождь. Тяжелый, пополам со снегом. Зима еще только репетировала.
– Наверное, она осталась на еще одно дежурство. Много работы. Раненых, – Таня подняла и поставила стул. – Или шла домой, а там обстрел.
Оба испугались. Но Таня тут же нашлась:
– Она спряталась, переждала. Или решила домой потом пойти.
Бобка не хотел вылезать из-под одеяла.
– Может, еще не утро? – предположил он.
– Часы, – пожала плечами Таня. – Механизм не врет.
И показала часики. Тети-Верины.
– Откуда они у тебя?
– Тетя Вера сняла их, когда кровь сдавала. А надеть обратно забыла.
Стрелки, как два черных пальчика, показывали время.
Таня убрала часы в карман.
– Холодно… – заныл Бобка, вцепившись в край одеяла.
– Как же мы сами растопим?
Но у Тани и на это был ответ.
– А мы за тетей Верой сходим. В госпиталь. И вовсе не ради печки! – торопливо прибавила она. – А обрадовать, что карточки нашлись.
Зато истории с ленточкой – то есть с мишкой – тетя Вера вряд ли обрадуется, подумал Шурка.
Клей и правда застыл, как обещала Маня. Его поделили ложкой на дрожащие кусочки. Он пахнул как холодец, дрожал как холодец и на вкус был как холодец. Да это и был холодец.
– Интересно, – сказала Таня, облизав ложку. – Небось многие вещи можно есть. Просто мы не знали.
