Шурке захотелось сказать ей что-то хорошее.
– Здорово вы придумали – с санками.
Санок в этом году Шурка еще не видел. Он каждый год загадывал, когда встретится первая бабочка и когда первые санки.
Женщина повернула остренькое носатое лицо. Она то ли не расслышала из-за толстого платка на голове, то ли и сама, как Шурка в школе, слышала только «бу-бу-бу», как из-под воды.
– Нам бы тоже вот Бобку… – начал Шурка.
– Мы все сдохнем. Сдохнем, – вырывался изо рта у женщины пар. И веревка опять выпала у нее из рук.
– Да иди ты уже, Бобка! – слезливым голосом воскликнула Таня и подтолкнула Бобку в спину. – Мы совсем так окоченеем с тобой.
Она запыхалась. Холод был самый что ни на есть ленинградский – ветреный и мокрый. Пробирало до костей. Бобка старательно топал, но почти не сдвигался с места. Хотелось опрокинуть его и просто покатить, как шар.
– Давай я буду толкать его в спину, – предложил Шурка. – А ты тяни.
Дело и правда пошло быстрее.
«Сдох-нем… сдох-нем…» – хрустел под ногами снежок. Шурка перепугался, поднял наушник шапки; за ухо тотчас цапнул мороз. Хруст снова стал нормальным снежным хрустом.
– Ты что это раздеваешься? – обернулась Таня. – Не отставай.
Вскоре все трое выбились из сил. Остановились отдышаться.
Бобка смотрел пристально. Вокруг глаз у него голубели тени. Непонятно только, на коже они проступили или их отбрасывал голубоватый вечереющий воздух.
– Знаешь что, Шурка? Давай съедим твой бидончик прямо сейчас. Я больше не могу.
Таня принялась снимать с плеча веревку. У Шурки заныло внутри: «Если бы не я, Таня сидела бы в тепле и трескала хлеб с маслом».
– Да помоги же ты мне его снять! – раздраженно приказала сестра. – Что ты стоишь как пень!
– А я гадость сделал, – подал голос Бобка. И остановился.
Руки с веревкой замерли.
– Чего? – опешила Таня.
Оба смотрели на него.
– Гадость.
И опять умолк.
– В штанишки написал? – сочувственно подсказала Таня. – Не страшно. Пойдем только быстрее, а то замерзнешь.
Но Бобка не пошел. Зашевелил бугорками, на которых еще не было бровей. Обиделся.
Шурке захотелось стукнуть Бобку, чтобы слова из него выскакивали побыстрее. Но он тотчас опомнился: «Да что это с нами всеми такое!» Терпеливо присел перед Бобкой на корточки и спросил:
– Какую гадость, Бобка?
– Я кашу не съел, – заявил Бобка.
В детском саду им давали обед.
– Ее у тебя отобрали? – быстро догадалась Таня и еще быстрее разозлилась: – Кто? Воспитательница? Большие дети? Ну я им задам!
Бобка прошел вперед, оставив Шурку сидящим на корточках.
– Я сам не съел, – заверил он Таню.
Она уставилась на него своими серыми глазищами. Быть такого не могло.
– Тань, дерни меня за воротник, – вдруг попросил Шурка.
– Ты чего?
– Дерни.
Шурке стыдно и страшно было сказать: он почувствовал, что сам не может встать.
Таня вздохнула, но дернула. Помогло.
Бобка смотрел на них молча.
– И что же ты с ней сделал? – опять занялась им Таня.
– Я вылил ее в калошу. Тети-Верину. И засунул под кровать. Пока ты не видела.
Шурка почувствовал страшную усталость.
– Опять врет. Идем уже домой.
– На старой квартире, – уточнил Бобка. И добавил удивленно: – Полную калошу!
Таня придержала брата.
– Погоди, Шурка. Кажется, на этот раз он не врет.
Глава 43
За большие бронзовые часы, на которых восседали голые дамочки, дворничиха дала им пять кусков сахара. Часы эти стояли у Парамоновых на комоде.
– Бублик, стереги дом, – приказала Таня.
О том, что надо стеречь самого Бублика, вслух они не говорили.
– Зарой его получше, – посоветовал Шурка.
– Не учи ученую.
Таня навалила сверху половик. Теперь на кровати громоздилась гора. Никто бы не догадался, что под ней, в пещере, спрятан тощий облезлый пес.
Дверь Таня заперла.
День выдался золотисто-розовый. Снег был уже не серый, а хороший – пушистый, молодой, и шагать было легче.
– Полная, говоришь, калоша? – все повторяла Таня.
Бобка подтвердил. Как герою дня, ему позволили взять мишку с собой.
– Точно не выдумываешь? – опять переспросил Шурка.
Ответила Таня:
– Точно! Я помню, он меня за солью услал. А сам – в калошу. Вот молодец! – ликовала она. – Какой умный!
Бобка расцвел.
– А я еще: Таня, и варенья!
– Да! Вот хитрец!
– А я еще: Таня, а теперь какао! – радовался Бобка.
– И какао! – наконец поверил и Шурка.
Каша тогда была не то что нынешняя. Она была густая. Таня даже зажмурилась, предвкушая. Ну и что, что каша засохла. Во-первых, ее можно размочить. А во-вторых, можно расколоть на кусочки и есть как сухарики. С вареньем-то и какао.
Болтать быстро перестали – берегли силы, только посматривали по сторонам. Искалеченные дома делали вид, что им не больно. Деревья опушились инеем. Он оставался нетронутым: птиц давно не видели. Не было в городе птиц. Улицы застилало ровное снежное поле – ни тротуара, ни мостовой. Только протоптанная посредине тропинка. Прохожие брели молча и не смотрели по сторонам. Бобка старался ступать в Танины следы, Шурка – в Бобкины.
Вскоре показался их прежний дом. Он был не так страшен, как помнилось. Вырванный кусок стены заделали фанерой. Снег на карнизах, на зубьях кирпичей придавал дому умиротворенный вид. Протоптанная тропинка вела к парадной. Значит, здесь жили.
– Тань, а если они уже нашли калошу? – забеспокоился Шурка.
– Ее можно найти только если знаешь, что там калоша. Никто не станет специально искать под кроватями калоши с кашей, – бормотала сестра.
Запыхиваясь, они поднимались по лестнице – она почти не пострадала. Таня толкала Бобку перед собой. Пару раз он выронил мишку. Но поднялись все-таки довольно быстро.
В приоткрытую дверь квартиры намело инея. Коридор был полон морозного света.
– Это была не бомба, – сказал Шурка. – Мы думали – бомба, потому что не разбирались. Теперь ясно видно – снаряд.
Сквозь дыру виднелся флигель соседнего дома. Вместо потолка было небо. Комната оказалась совершенно пуста. Калоши не было. Потому что и кровати не было.
