– Вы поняли? Запомнили?
– Прекратите! – отчаянно закричала Таня. – Шурка, не вздумай ее брать! Слышишь? Ни за что!
Было в ее голосе что-то, отчего Шурка убрал руки за спину.
И тогда Лютик просто пульнул монету, как плоский гладкий камешек, по полу вагона. А сам проворно вскарабкался с ногами на скамейку и выскочил в пустое выбитое окно. Только полы шинели хлопнули, как крылья.
Таня ахнула.
– Да, – сказала кондукторша. – Так всегда. Добрым людям чужое несчастье всегда кажется больше их собственного.
– Этот Лютик… просто болван! – крикнула Таня со слезами.
– Он добрый, – пожала могучим плечом кондукторша.
Шурка приник к окну. Дома были только по одну сторону. С другой – лишь гранитный заиндевевший парапет и белесое небо, а стало быть река. Шуркины пальцы, сжимавшие раму, онемели от холода. Но он не обращал на это внимания. Он смотрел.
Люди! По набережной брели люди! Закутанные так, что не разобрать – мужчина или женщина. Обессиленные, шаркающие, сгорбленные: не понять – молодые или старики. Цепенели фарфоровые от мороза деревья. Огромные сугробы вздымались алмазными горами. И в сверкающей белизне Шурка ясно разглядел санки! Они торчали полозьями вверх, вниз змеилась веревочка.
Шурка вдохнул так, что от ледяного воздуха заломило в груди, и заорал:
– Танька! На выход!
Деревянные двери-гармошки за Таниной спиной стукнули, раскрылись. И не дав сказать Тане «Нет, ни за что!», Шурка пихнул ее в живот что было сил. Схватил Бобку и сиганул следом.
Он знал одно: здесь им оставаться нельзя.
Глава следующая
– Шурка! Ты… – негодовала, барахтаясь в снегу, Таня.
Но трамвай уже безнадежно убежал.
Вокруг был снег, самый настоящий. Он обжигал, от него ломило ноги и руки. Шурка разгреб его руками, выволок за шиворот Бобку и, не теряя времени, бросился к санкам. Дернул за торчавшие вверх полозья – но санки не дались.
Он поднял глаза: конец веревки сжимал в руках какой-то человек. Косматая шапка была надвинута на самые глаза, опущенные уши делали лицо, похожее на сушеный ломтик, еще уже.
– Я их первый нашел!
– Они наши! – дернул Шурка.
– Мои! – дернул незнакомец. В щели рта не видно было зубов. – Вы опоздали!
Обычный ленинградец. Такие стояли в очереди за хлебом. Брели к прорубям за водой. Везли прочь на саночках спеленатые фигуры.
– Мои! – истерически колотил он себя в грудь. – Они мои!
– Шурка, он прав. Он нашел первым…
Таня дрожала, губы у нее были голубыми.
– Меня там ждут! – вопил незнакомец.
Хоть и тощий с виду, он ловко подставил Шурке ножку и рванул санки к себе.
– Нас же трое! А вы один! – заорал Шурка.
– Ну и что? Я тоже хочу на тот берег! Я не меньше, чем дети, хочу! Даже старики хотят!
Шурка видел только санки. Саночки.
– Вы еще продержитесь. Найдете другие! А я – нет! – голосил тот.
– Он, может, прав, – дернула Таня Шурку. – Идем. Другие поищем.
Но Шурка помнил: Лютик не сказал «если найдете» – он сказал «когда найдете». В этих санках места было ровнехонько для одного взрослого. Или троих детей – если Бобку взять на колени. А других санок не было.
Шурке стало так жарко, что никакой мороз не мог бы с ним сладить.
– Мы поищем другие, – твердила Таня.
– Нас трое. А он один.
– Шурка, нет!
И тогда Шурка наклонил голову, со страшным ревом рванулся вперед и боднул незнакомца головой во впалый живот. Тот потерял равновесие, потащил за собой санки, но со всхлипом рухнул плашмя, разбросав слабые руки. А встать уже не смог.
Шурка ринулся через лежавшего и схватил веревочку. Санки расторопно помчались за ним.
Человек в шапке сумел встать на четвереньки. Он выл. И воя, повалился в снег. Или это ветер завывал?
Таня оступилась. Вскрикнула:
– Шурка!
И добавила шепотом:
– Что ты… мы… наделали…
Таня смотрела туда, на белеющий холмик, во все глаза. Потом уставилась на Шурку. Не глаза, а блюдца.
Санки нетерпеливо толкались в ноги. Бобка дрожал. Метель набирала воздух в легкие. Надо было спешить.
– Таня! – звал Шурка.
Упавшего быстро заносило снегом. А Таня все смотрела.
– Та-а-аня!
Вверх по сугробу Бобку приходилось толкать – другой рукой Шурка подтаскивал санки. Он выпрямился на вершине. А Таня все стояла внизу.
– Таня, ну!
Сугроб другим склоном скатывался к белому льду. Шурка приладил санки. Ему не верилось, что этой высоты хватит для разгона и санки смогут перекатиться на другой берег. Река расстилалась впереди белой пустыней под белесым небом.
Над гребнем сугроба наконец показалась Танина голова. Шурка усадил Бобку. Ухватился за веревочку.
– Танька, скорее! – торопил он ее. – Садись же!
– Таня! Танечка! – звал Бобка, чуть не плача.
Метель свистела и стонала. Подталкивала санки. Они так и рвались вперед. Шурка упирался ногами. Едва держал.
А Таня опять застыла; с гребня сугроба смотрела она назад, на остающийся за ними город.
– Ну? – прикрикнул сердито Шурка.
Таня повернулась.
– Шурка, – с трудом выговорила она окоченевшими губами. – Я больше не знаю, кто ты. Ты… мы сделали ужасное.
И от ее слов в груди у Шурки намерз кусок льда.
– Садись! – закричал он тонко и испуганно.
И в этот миг метель двинула Шурку в спину кулаком. Ноги чиркнули по снегу, скользнули, потеряли опору. И желудок ухнул вверх.
Не было больше ничего. Только верх и низ. И вниз в сплошной белизне летели санки. Они летели так, что дышать было невозможно: встречный шквал тут же заполнил воздухом нос, рот, голову, все тело. Снег хлестал по лицу.
Санки тряслись и норовили опрокинуться. Шурка изо всех сил старался не разжать руки – не упустить Бобку, не потерять вожжи санок.
Глава следующая
Полозья взвизгнули. И скрип прекратился.
Таня обернулась.
– Вот ты где… Слезай вниз. Бедная девочка, замерзла вся, – довольно-таки равнодушно произнес болотистый голос.
Он кивнул на место позади себя.
– Полезай же скорее, согреешься.
– Мне не холодно, – стуча зубами, отозвалась Таня.
