Но никто не спешил на помощь.
Тетя Катя волокла Таню и Шурку по коридору.
— Правильно! Так их! Наплодились враги! Всё их гнездо уничтожить пора.
— Гони их отсюда!
— Еще не хватало, чтобы из-за них на нас кинулись!
— Мы же ничего не сделали! — крикнул Шурка.
— Нет-нет-нет-нет-нет! — застрочило и затрещало отовсюду, захлопали двери.
— Как бы чего не вышло…
— Не рассказывайте. Не хочу знать…
— Меньше знаешь — крепче спишь…
— Я ничего не знал…
— Я ничего не слышала… Не видела…
— Мое дело — сторона…
Коридор вмиг онемел и ослеп.
Тетя Катя выбросила детей на лестничную площадку. Большая дубовая дверь захлопнулась, блеснув на прощание всеми своими табличками. Замок щелкнул. Тишина в подъезде стала звенящей.
— Глянь, Шурка, — прошептала Таня еле слышно.
Там, где еще вчера была табличка с их фамилией и надписью «три длинных», остались только четыре дырочки. В них было что-то такое окончательное, бесповоротное, что противиться этому было уже поздно.
— Идем к тете Вере, — бесцветным голосом проговорила Таня, тронув Шурку за плечо.
Он широко открытыми глазами смотрел на четыре дырочки, словно сквозь них ушло что-то важное.
— Идем, — повторила Таня.
Глава 6
Шурка был так поражен, что не плакал. Он только смотрел на сестру.
Не плакала и Таня. На лице у нее появилась странная кривоватая улыбка. Ей казалось, что тетя Рита выбежит из подъезда следом — как была, в бигуди и халате. Завопит: «Шутка! Не поняли, что ли?» И мама, смеясь, выйдет следом. «Таня, Шурка, я пряталась под лестницей! Глупо. Простите. Простили?» И Бобка будет семенить, путаясь сразу у всех под ногами. А потом приедет папа.
Из соседней арки вышел дворник. Он был в большой шапке. Густые брови и борода, бляха на фартуке и свисток, на трель которого откуда ни возьмись появлялся милиционер, наводили веселый ужас на мальчишек со всей улицы.
Дворник принялся возить по мокрому снегу колючей метлой. От ее прутьев на снегу оставались дорожки.
— Таня, давай дворнику нажалуемся!
Его боялись и бродячие собаки, и голуби, и кошки, и выпивохи, и даже крикливые соседки.
«Будешь плохо учиться — станешь дворником», — некстати сказал в голове голос папы.
Дворник не глядел на них, махая метлой.
— Как же ваши мама с папой так, — пробормотал дворник себе в бороду. Отвернулся.
— Что вы сказали?! Нет, стойте!
Таня бросилась за ним. В одной руке футляр со скрипкой. Другой она тащила за собой Шурку.
Преградила дворнику дорогу.
— Что вы сказали?
— С виду приличные советские люди. А оказались шпионами. Врагами народа. Всех подвели.
Говорил он каким-то неестественным голосом. Слишком громко. Слишком отчетливо. Как на сцене. А глаза бегали.
— Кто вам сказал?
— И говорить не надо. Ворон забрал — ясно, — буркнул дворник, отводя взгляд.
— Ворон? — переспросил Шурка. Подумал, ему послышалось.
— Ворон?! — остановилась Таня. Она чуть не заплакала, до того неуместна была эта шутка. — Не смешно! — рассердилась Таня. — Слышите? Не смешно!
— Значит, виноваты! — неестественно-пронзительно крикнул дворник. Лицо его сморщилось, как от боли. Он быстро отвернулся. — Идите отсюда, — вдруг зашептал он. — К тетке своей. Сказали же вам! Глупые какие. Бегом. Пока не поздно.
Таня увидела, как позади него в окне на первом этаже дрогнула штора. Показался нос.
Почему дворник притворялся? Чего от них хотел?
— Пошли вон отсюда! Не то милицию вызову. Ну! — Дворник сунул в рот свисток. Глаза у него при этом были не злые, а умоляющие. Махнул на них метлой. — Кыш! Кыш отсюда!
Таня и Шурка попятились.
— Кыш!!!
Метла чиркнула по асфальту, отбросив в их сторону комья снега.
Таня и Шурка развернулись и бросились прочь. Вслед им полетел слабый свист. Но больше для виду.
Таня и Шурка не видели, как штора колыхнулась, нос пропал.
Сначала они бежали. Потом пошли шагом.
Они шли и шли. Кто-то задевал их сумкой, портфелем, плечом, от толчка они меняли направление и брели, пока новый толчок не отправлял их в другую сторону. Так они дважды перешли туда-сюда мост, по четырем углам которого сидели зеленоватые грифоны с фонарями на длинных стеблях.
— Шурка, мы совсем не туда идем, — очнувшись, сказала Таня.
Голос у нее был чужой. Ей было всё равно, что идут они совсем в другую сторону.
— Да, — отозвался брат.
Тетя жила далеко, на Петроградской. Надо было ехать на трамвае.
Ехать к ней не хотелось. Ехать к ней было невозможно, нельзя! Оба они чувствовали это. Как будто, сев в трамвай, они бы согласились, что дворник сказал правду. Как будто, придя к тете, они навсегда бы отрезали от себя обычную жизнь — ту, в которой были папа, мама, Бобка. Их дом.
Им казалось, что, пока они вот так бродят по городу, всё еще понарошку. Еще можно всё повернуть. Отыграть назад.
— Есть хочется. И пить, — Шурка несколько раз сжал и разжал окоченевшие пальцы. Красивый серовато-желтый собор с зеленым куполом раздвигал полукругом колоннаду, словно простирая гигантские каменные объятья к двум бронзовым фигурам полководцев, стоявшим поодаль и смотревшим на проспект.
Таня поставила футляр на тротуар. Пересчитала деньги, оставшиеся в кошельке с пуговкой. Их всё еще было очень много. Что-то подсказывало Тане, что тратить их надо осмотрительно.
— Идем. На завтрак хватит.
Но Шурка не двинулся.
— Чего?
— Таня…
— Что?
— Я писать хочу.
— Ну спрячься где-нибудь здесь в кустиках. Отвернись. И писай!
Шурка помотал головой.
— Я посторожу, — заверила Таня.
— Не могу.
Таня со вздохом закатила глаза.
— Так пить или писать? — съязвила она. Но взяла его за руку. — Идем.
Они вошли в булочную. Шурка слушал, как Таня врет продавщице про урок музыки. Продавщица в белой шапочке недоверчиво наклонила голову. Таня подняла повыше над прилавком футляр.
Продавщица откинула доску-стол, открывая проход за прилавок.
