Но старуха и дворник не слушали его.
— Боязно мне что-то, — сказала она.
Они посовещались одними глазами.
— А где твоя тетя живет? — обернулась к Шурке старуха. За столом он успел рассказать про тетю.
— За мостом.
У Шурки опять задрожали губы. Сейчас она спросит адрес. Он не знал, как называлась улица, не знал номера дома. Зачем ему было их знать? Ведь раньше у него были папа и мама. И Таня. Знали они.
— В Ленинграде много мостов, — отозвалась старуха.
— Тучков мост? — стал перечислять дворник. — Дворцовый? Троицкий? Литейный?.. Эй! Слышишь? Охтинский?
Шурка даже рот раскрыл.
— В Ленинграде? Вы сказали — в Ленинграде?
Старуха посмотрела недоуменно.
— И здесь есть Эрмитаж? — встряхнул ее за руку Шурка.
— Конечно. Только при чем здесь…
— И зоопарк?
Старуха кивнула:
— Да, но…
— И Петропавловская крепость?!
От радости Шурка схватил их обоих за руки. Между ним и дворником торчком стояла метла — как четвертый в хороводе.
— Сумасшедший! Что ты скачешь?
— Прекрати нас кружить.
А Король ему врал. Но зачем? Зачем выдумал не-Ленинград? Боялся, что Шурка удерет и он, Король, снова останется на улицах один? Бедный. Шурка не чувствовал злости.
— Мост! — радостно кричал он. — Возле Петропавловской крепости! Там тетя живет.
— Чего ж ты сразу не сказал?
— Чего ж ты плакал?
— Поезжайте на троллейбусе, — посоветовал дворник.
— Мы пешком. А потом на трамвае.
— Удачи, — дворник пожал Шурке руку и пошел обратно в арку.
— Он не настоящий дворник, да? — спросил Шурка.
Встревоженное лицо старухи разгладилось.
— Он был ученым. Профессором.
— Как это?
Шурка почему-то опять вспомнил Тумбу и фотографию дамы в шляпе. Мама и дочка. Может, и Тумба была совсем не тем, кем стала?
Но ответить старуха не успела.
Шурка охнул.
— Мальчик, ты что?
Внезапно закружилась голова. Обмякли колени. В животе ворочалось, толкалось, перекувыркивалось.
— Тебе плохо? Сядь!
Он привалился спиной к гранитному столбику.
Старуха суетилась рядом. Делала много ненужных движений. Поправляла ему воротник. Сняла соринку. Потрогала лоб.
— Я мужа позову. Посиди здесь.
— Не надо.
Шурка поднялся. Внутри давила страшная тяжесть.
— Ты точно не болен?
Шурка помотал головой. Он боялся признаться, как ему худо.
— Идемте.
Они пошли.
— Король хороший. Не думайте.
— Я знаю. Его просто запутали. Они многих сбивают с толку.
Шурка старался дышать потихоньку. С ним творилось что-то не то.
— Ты хорошо себя чувствуешь? Зеленый весь.
— Хорошо, — ответил он.
Шурка старался про это не думать. Придет к тете Вере — там будет болеть. А сейчас нельзя. Нельзя пугать своим самочувствием старуху — один он не дойдет.
Та вроде поверила Шурке. Ускорила шаг.
Они подходили к широкой площади. Серые дома хмуро смотрели темными окнами. Серые тучи низко висели над ней.
— А зачем? — спросил Шурка. — Зачем Ворон это всё устроил?
— Ворон? — переспросила старуха. Ее брови удивленно подпрыгнули. — Ворон?
Площадь пробуравил свист.
Старуха резко остановилась.
Посреди площади стоял милиционер в блестящей каске, во рту свисток. Он крутанулся на месте. Сделал знак жезлом: внимание! А потом: стойте!
Движение по обе стороны площади замерло.
Через площадь, стуча барабанами, сверкая горнами, шли школьники. Они шли на большой парад. К самой главной площади.
Колонна растягивалась, покуда хватало глаз. Над головами качались транспаранты. Вожатые-комсомольцы переходили на рысь, поправляли, выравнивали ряд то тут, то там.
Милиционер вскинул руку к каске, отдал честь. Ему замахали флажками в ответ, засмеялись.
— Ура-а-а! — грянула колонна. Крики залпами взвивались над головами детей. Как салют. — Ура! Ура!
— Вы чего? — спросил Шурка старуху. — Они же нас не видят. Идемте.
Но старуха смотрела на смеющихся детей.
Губы у старухи побледнели. Стали голубоватыми.
— Дети, — сказала она.
Дети шли мимо. Махали руками. Топали, маршируя. Толкались. Вертели головами.
— Что-что?
— Я поняла. Им нужны дети.
У Шурки всё дрогнуло перед глазами. Серая площадь медленно поехала в сторону, как огромная карусель.
А школьники шли и шли. Барабаны били. Горны трубили. Воздух раскалывался от их рева. «Ура! Ура! Ура!» Над их головами качался усатый-носатый портрет. «Друг детей» — было написано под ним огромными буквами.
Шурка схватился за фонарный столб.
Друг детей. Ворон — друг детей.
Дети Ворона! Так вот зачем хватали родителей! Чтобы забрать детей.
Обзывали врагами, вредителями, шпионами их честных мам и пап, теть и дядь, бабушек и дедушек.
Детей кормили таинственной слизью. Давали новые имена. Одевали одинаково. Бубнили им одно и то же, пока голова не превращалась в заезженную пластинку с записью.
Серый дом был фабрикой.
Туда свозили детей. Тань, Шурок, Бобок, Зой, Кать, Коль, Наташ, Миш, Лид, Петек, Вовок. И делали из них Рэев, Маев, Сталин, Кир, Владленов. Детей Ворона!
Не честные, хорошие, умные люди были нужны Ворону. А преданные ему. Забывшие свою семью. Свое прошлое. Убежденные, что Ворон — их отец. Что Ворон мудрее всех на свете. Что серое и страшное царство Ворона — лучшая страна в мире.
И Тумба. Тупая, жестокая. Она тайком смотрела на фотографию дамы в шляпе и сама не знала почему. Несчастная. Всё забывшая. Дочка Ворона.
Вот где сейчас Бобка. В Сером доме. Где был и Шурка.
А раз Шурка не встретил там Бобку, значит, у Ворона много таких домов. Дома для малышей, как Бобка. Для первоклашек, как Шурка. Для многих-многих других.
— Бобка, — прошептал Шурка. И заорал: — Бобка-а-а-а-а!!!
Словно кулак ударил ему в живот. Что-то рванулось вверх к горлу. Шурку согнуло пополам. Он раскрыл рот. И увидел, как изо рта шлепнулось вниз серое существо. Оно было похоже на толстую сардельку. Без глаз и ушей. Но с жадным ртом, по кругу усеянным мелкими острыми зубками. Шлепнулось и, бешено извиваясь, метнулось прочь.
