Шляпа покачал головой. Мороженое таяло у него в руке.
Шурка, который уже расправился со своим эскимо, подумал: ну и тип!
— Нет, ты присмотрись, — настаивал Шляпа.
Из вежливости Шурка посмотрел. Внезапно он увидел, что лица у людей радостные, но впрямь худые, усталые, бледные. А одежда старая, унылая.
Шляпа оживился.
— Они этого полярника своего спросили, когда с льдины снимали? Может, он и не хотел с нее сниматься. Может, он на нее специально забрался, подальше от всего этого. Может, он мечтал однажды пристать к какой-нибудь маленькой симпатичной стране, где зимой пьют горячий шоколад, едят булочки с изюмом, а у барышень на муфтах иней.
Шурка посмотрел на него испуганно.
Шляпа рассмеялся.
— Шутка. Сказка про Снежную королеву. Хочешь мое эскимо? На. Бери же. — Он встал. — Бери! А то мне пора. Ну привет. — Прикоснулся пальцами к краю шляпы, чуть кивнул Шурке и пошел прочь, в сторону театра.
Шурка подумал немного. Но мороженое не желало ждать. И Шурка впился зубами в облитую шоколадом трубочку, так что зубы заболели от холода.
— Так-та-а-а-ак! — издевательски пропел над его ухом голосок. — Гуляем на Невском. Картина маслом. Всё папе расскажу.
И прищурилась в своей манере.
Таня была старше Шурки всего на два года. Ей было девять лет. Но вела она себя порой так, будто ей девятнадцать. А то и все девяносто. Иногда была обычной сестрой, с которой можно было болтать и играть. А иногда словно спохватывалась — и становилась Старшей сестрой: мерзкой и какой-то ненастоящей.
— Нечего изображать из себя взрослую, — сказал Шурка, делая вид, что нисколько не напуган этой встречей, хотя в животе похолодело, как если бы он проглотил мороженое целиком.
Папа никогда не ругал, не кричал. Тем более не драл, как, например, Вальку драла его мать — худая, вечно усталая и взвинченная женщина в старой кофте: схватит — и ну хлестать кожаным ремнем или полотенцем по чему придется — по спине, ногам, попе. Шуркина мама хваталась пальцами за виски. А папа просто смотрел. И говорил: «Шурка, как же так?» Но это было ужасно.
— С Валькой. На Невском болтаемся. Поздравляю! — сестра нарочно потянула «р-р-р-р».
— Вовсе и не с Валькой. А по делу.
— Да?
— Да.
В руке у нее был маленький чемоданчик в форме груши, там лежала скрипка. Танька шла с урока музыки. Ее учитель музыки жил недалеко, на Садовой улице.
Шурка мысленно выругал себя. Как он мог про это забыть! И как только она его заметила здесь, в сквере!
— Я, Таня, не по Невскому болтался, а приветствовал героев-папанинцев. Тебе не понять.
— Куда уж мне!
— Завидуешь.
Шурка тщательно облизал деревянную палочку от эскимо. Танька следила за его движениями. Ей не нужно было рассказывать, что эскимо было совершенно новым сортом мороженого, сказочно дорогим, и никто из ребят на их улице его еще не пробовал.
Он кинул палочку в урну.
Глаза у Таньки превратились в две щелочки.
— Всё маме с папой расскажу.
— Рассказывай, сколько влезет.
— И как ты деньги на мороженое украл, расскажу.
— Я украл?! — Шурка покраснел так, что жарко стало.
— А кто тебе в нос двинул?
Шурка вспомнил, как только что бился, чтобы добыть листовку для вот этой самой Таньки, и едва не заплакал от обиды.
— То-то, нечего сказать. Потому что украл! — Танин голос зазвенел. — Валька этот тебя научил. Поздравляю!
— А вот и нет!
— А вот и да!
— Меня, Танечка, мороженым угостили, если хочешь знать.
— Папанин угостил? — язвительно осведомилась Танька.
— Дура! Один человек.
— Врешь.
— Не вру В шляпе.
— Какой еще человек в шляпе? У него имя есть?
— Не знаю. Незнакомый.
— Совершенно незнакомый человек просто так угостил тебя эскимо? Вот чудеса! Глядите, граждане!
— Угостил. Свою порцию даже мне отдал. Вот так!
Танины глаза вдруг распахнулись. Из щелок превратились в два огромных зеленых крыжовника.
— И ты обе съел?
— А вот и съел.
Шурка с вызовом посмотрел на нее. Ну что теперь скажет?
— Шурка!
Шурка сложил руки на груди, придав лицу надменное выражение. Танька стояла с разинутым ртом, как громом пораженная.
То-то.
— Шурка… Ты что…
— Обе съел, — горделиво подтвердил он.
Таня со стуком уронила футляр.
— Шурка!
Теперь она не шутила.
— Это же наверняка был иностранный шпион. Диверсант, — прошептала Таня.
— Чего ты мелешь? — воскликнул Шурка, но внутри у него всё споткнулось. Незнакомец и впрямь был странный.
Шурка поднял футляр, стряхнул с него мокрый снег. Поставил на скамейку. Пусть Танька видит, что он, Шурка, не вредный. Не то что некоторые.
— Что он тебе сказал?
Сестра села на скамейку рядом. На лице ее Шурка видел тревогу. Таня не притворялась.
От ее тона Шуркина уверенность угасла, как политый водой костер.
— Он сказал… это… Что Папанин нарочно забрался на льдину, чтобы уплыть подальше из СССР.
Таня ахнула.
— Ты понял?
Шурка обмер. Теперь он понял. Обычный советский человек такое говорить не мог.
Ну Танька! Теперь всё, конечно, встало на свои места. Об этом предупреждали в школе. Об этом каждый день писали в газетах. Об этом постоянно твердило радио. Об этом говорили дома родители. У отца на работе даже арестовали одного. Диверсант. Вредитель. Шпион. Враг народа. И он, Шурка, только что его упустил.
Он испуганно посмотрел на сестру.
— Может, побежать и милиционеру всё рассказать? Мороженщик — он тоже подтвердит! Он описание внешности сможет дать.
Таня всплеснула руками. Схватила Шурку за плечи.
— Шурка, — прошептала она. — Мороженое… Ты точно видел, как он его покупал?
— Да. Вроде.
— Может, он его подменил в последний момент!
— Не выдумывай. Зачем ему?
— Отравленное! Мороженое, — Таня схватила его за руки. — Как ты себя чувствуешь? Живот? Болит?
— Нет. Да. Болит, кажется, — выдавил Шурка, чувствуя, как в животе всё сжимается.
— Надо немедленно вызвать скорую! Идем.
