Таня вскочила, подхватила скрипку.
— Нет! — уперся Шурка. Остался на скамейке.
— Ты что?
— Не надо скорую. И милиционера не надо.
— Ты что, Шурка?
— Ты сама подумай. Я ведь этого шпиона упустил. Я сам виноват. Меня самого арестовать нужно. А не лечить.
Танька на секунду задумалась.
— Ты прав, — медленно произнесла она. — Пока об этом знаем ты и я.
— И мороженщик, — уныло напомнил Шурка.
— Он не в счет, — решительно отмахнулась Таня. — Он подумал, что это был твой папа.
— Танька… Я умру?
— Бежим скорее. Домой. Я знаю, что делать!
Шурка с надеждой смотрел на сестру. Ему как-то не верилось, что он, Шурка, может умереть. Но было не по себе.
Таня схватила его за руку.
— Сам идти можешь?
Шурка кивнул.
Дорогой Таня объясняла:
— Помнишь, раз я съела что-то несвежее, и мама меня поила теплой марганцовкой, и надо было тошнить, пока всё не выйдет? Точно-точно!
Ноги у Шурки словно подтаяли в коленях.
Таня тащила его за собой. Они кое-как добрались до Фонтанки, переулком снова к Пяти Углам. На улицу с хорошим советским названием — улица Правды. Теперь оно жгло Шурку огнем.
Поднялись по лестнице. Таня вынула из-за пазухи ключ: она носила его на шнурке на шее. Отперла дверь. Мама и папа были на работе, Бобка — в детском садике.
На цыпочках они прошли по длинному коридору. В огромной квартире было двенадцать комнат и жили одиннадцать семей. По одной в комнате. Только Шуркина жила в двух. Кухня была общей: одиннадцать столов стояли вдоль стен. Общим был и коридор. Ванной и туалетом пользовались по очереди.
К счастью, в этот час все были на работе, в школе, в институте или ушли за покупками. В коридоре стоял полумрак. Комнаты слепо глядели запертыми дверями. Только за одной дверью негромко пел граммофон; там жила одинокая старуха, которой никуда не надо было идти, государство платило ей пенсию.
Их комнаты были в самом конце коридора. Таня открыла ключом дверь, и они вошли во взрослую комнату. Она так называлась, потому что ночью здесь спали мама и папа, а днем собиралась вся семья. В середине стоял большой круглый стол. За ним ели, читали, делали уроки. Кровать родителей стояла за камышовой ширмой. Прямо в стену был вделан большой дубовый шкаф.
Таня открыла дверцу шкафа и вошла. Шурка за ней.
Дело в том, что давным-давно папа решил соединить обе их комнаты. Чтобы не приходилось бегать туда-сюда через коридор. Он проделал ровную прямоугольную дыру между взрослой и детской. А так как подходящей двери не нашлось, то в дыру вдвинул старый шкаф. Из взрослой в детскую Таня с Шуркой проходили мимо платьев и костюмов.
С тех пор дверь из детской в общий коридор всегда стояла запертой. Ключ от нее давно потерялся. Все уже и забыли про эту вторую дверь.
Тане и Шурке ужасно нравилось, что у них такие странные комнаты. И шкаф. Только маленький Бобка, который еще ничего не знал о жизни, думал, что так и надо. Что так все живут.
Шурка проскользнул в детскую. Мамино платье задело его по лицу шелковым рукавом. Как погладило. От этого на сердце стало еще тяжелей.
Таня помогла Шурке раздеться, стянула с него ботинки, уложила на кровать. Скрипнула дверцей, снова исчезла во взрослой комнате. Шурка слышал, как хлопнула дверь в коридор.
Вскоре Таня вернулась из кухни с кувшином теплой воды. Встав на табуретку, нашла в верхнем, запретном для детей ящике пузырек. Вытянула резиновую пробку. Осторожно стряхнула в кувшин несколько бордовых кристалликов, отчего вода сделалась пронзительно-розовой.
Шурка всё слушал, что там внутри него.
— Пей! — приказала Танька.
Ее глаза вблизи казались огромными, вокруг черных зрачков Шурка видел коричневые крапинки. Веснушки, которым не хватило места на Танькином носу, подумал он.
Омерзительно тепловатая вода, несмотря на ярко-розовый цвет, была без вкуса и без запаха.
— Пей залпом!
Шурка послушно выпил. В животе теперь, казалось, стоял стеклянный шар.
Танька прилетела с пустой кастрюлей.
— А теперь тошни сюда! Ну!
— Я не умею.
— О господи, глупый какой.
— Как тошнить?
— Засунь пальцы глубоко в рот и пощекочи себя по языку у самого горла, — терпеливо объяснила сестра.
Шурка так и сделал. Пальцы пошарили у самого горла. Стеклянный шар внутри вздрогнул, хрустнул и шумным потоком вырвался в кастрюлю.
— Молодец, — сказала Таня, удовлетворенно разглядывая содержимое кастрюли.
— Что там? — забеспокоился Шурка.
— Теперь ты спасен, — схватила кастрюлю сестра.
Шурка обессиленно откинулся на подушку.
Таня унесла кувшин. На общей кухне вымыла кастрюлю. Во взрослой отодвинула от шкафа табуретку. Замела следы.
Вернувшись, она на всякий случай пощупала Шурке лоб, как это обычно делала мама, когда кто-то болел. Села рядом.
— У папы на работе одного шпиона и вредителя недавно арестовали, помнишь, он рассказывал? Так что и твоего поймают. Не волнуйся. Среди советских людей таким гадам не место. Теперь спи. А мне в школу пора.
— Не уходи, Танька! — взмолился Шурка.
— Нельзя. А то догадаются. Понял? Веди себя как ни в чем не бывало. А если мама спросит — скажи, горло болит. Пусть думает, что простудился. Понял?
— Понял.
— Повтори!
— Я понял!
Танька схватила портфель, застегнула пальто. Щелкнул дверной замочек.
Шурка лежал и слушал, не подаст ли признаков жизни таинственный яд. И не заметил, как уснул.
Он, может, и впрямь простудился, когда глотал эскимо холодными кусками. Потому что сквозь сон видел, как пришла с работы мама, как удивилась, найдя его в кровати.
— Что с тобой, котик?
Мама скинула пальто. Покормила его с ложки горячим бульоном. Бобка стоял у его кровати, молча положив подбородок на свои толстенькие ручки. А потом мама увела Бобку через шкаф во взрослую комнату.
Позже пришел с работы папа. Сел у его кровати, пощупал лоб своей мягкой прохладной рукой:
— Ну, Шурёнок, что с тобой?
Потом погасил лампу-ночник на тумбочке.
Вернулась Танька. Осторожно потыкала его пальцем в бок.
Всё это словно мерцало. Перемежалось темнотой. Потом снова завертелось, как в кино. Уже не Папанин, а человек в шляпе ехал в открытом авто, и толпа кричала от восторга, а мороженщик красовался на транспаранте в профиль рядом с товарищем Сталиным — главой советской страны. Товарищ Сталин заметил Шурку в толпе, нахмурился, сердито поднял указательный палец. И Шурка проснулся.
