Это свершилось — начались схватки. Через два дня после моих безуспешных поисков, Ева принялась стонать и охать, причитая что-то нечленораздельное на какой-то странный лад. Поначалу я растерялся, расценил ее стенания как заболевание и решился было хлопотать вокруг нее, но она прервала мою решимость ухаживать за ней четко произнесенной фразой «Ид, скоро буду рожать». Тогда я, позабыв о маскировке и всем прочем на свете, кинулся прочь на улицу, устремившись к ближайшей больнице. Недалеко от входных дверей мне повстречался Ливий, который почему-то направлялся в сторону нашей обители.
— Куда ж бежите? — веселым тоном спросил он. Я до того торопился, что умудрился по инерции пробежать мимо вопрошающего и отдалился от него на пару метров. Он как-то скучно проводил взглядом мою фигуру и, кажется, немного удивился, когда она все-таки остановилась и повернулась к нему лицом.
— Рожает.
— А, ну это ясное дело. — спокойно произнес он. — Торопитесь тогда, а то без вас родит.
Я почему-то сначала поблагодарил Ливия, а только потом попросил его побыть во время моего отсутствия подле роженицы и по возможности выполнять ее просьбы. Он ответил, что «ни на шаг» не отойдет. Не знаю почему, но мне казалось, что Еву лучше не оставлять одну в таком положении, пускай с ней рядом будет хотя бы этот безобидный, но далеко не бесполезный идиот.
Бежать мне пришлось недолго, так как ближайшее медучреждении располагалось всего в километре от кладбища.
Я ворвался в парадную дверь и, увидев первого человека в докторском облачении, кинулся к нему. Это была невероятно дистрофичной внешности лысая женщина с гигантскими очками на носу. Она выглядела очень комично в своих синих одеждах, и похоже сама это понимала, так как мне показалось, что внимание со стороны незнакомого мужчины с приличной внешность ее несколько смутило — румянец выскочил на впалых щеках, а взор вперился в пол.
— Прошу, нужна ваша помощь! — жалобно обратился я, как-то машинально схватив за плечи женщину, и даже не заметив сразу этого своего действия, потому как и сама она почему-то не попыталась намекнуть мне, что можно бы и без обниманий обойтись.
— Обратитесь в приемную или отдел распределения, — робко и тихо произнесла тощая милым альтом.
— Никак не могу! Прошу вас, помогите. Я дам вам денег… что угодно дам! Только пойдите со мной. — вырывались слова ломанной мольбы из недр моей глотки.
— Что у вас произошло? — мельком глянув на меня, поинтересовалась врач.
И я рассказал наигрустнейшую в мире истории мучающейся неизвестно который уже час роженицы. Все было вскользь запичкано в новеллу — и душераздирающие крики, и муки адовые, и горячка, и бред, и, наконец, обретение в лице случайного прохожего, то есть меня, спасителя. По завершению рассказа слушательница моя сказала, что такими вопросами занимаются доктора совсем иного профиля, но это не смогло склонить меня к опущению рук. В итоге, я смог убедить ее последовать за мной. Она ответила «Одну минутку», а после подошла к секретарю, располагавшемуся на расстоянии около десятка метров от нас. Моя благодетельница попросила свою сообщницу какой-нибудь легальной пеленой, запротоколированной в соответствующей документации, замаскировать ее отсутствие.
Спустя миг я в сопровождении врача, звали которую, как мне удалось узнать при помощи маленькой карточки, висевшей у нее на халате, Этем Актуи, шел по направлению к Еве. Я чуть ли не бежал, и заставлял перемещаться так же быстро свою спутницу, держа ее за предплечье одной из рук. Она не сопротивлялась, но иногда говорила, что следует убавить темп. Несмотря на кратковременные замедления, у кладбища мы оказались примерно через пять минут после выхода из больницы. Завидев могилы, дистрофичная остановилась и, вопросительно посмотрев на меня, сказала всего одно слово:
— Кладбище…
— Да, я нашел эту несчастную в нескольких шагах от того места, где мы с вами стоим сейчас. Нельзя же было оставлять ее прямо здесь… Я обратился за помощью к работнику кладбища — он был ближе всех. Мы отнесли ее к нему.
Опять грустное повествование в пару минут, и подозрительная нерешительность госпожи Актуи испаряется. Вереницы надгробий преодолены, и вот мы у двери, отворив которую, я первым делом пропускаю доктора, а затем прохожу сам. На произведенные нами шумы отреагировал Ливий и вышел, будучи сопровождаемым стонами, из комнаты Евы навстречу.
— Ну как? — спрашиваю я у гиганта.
— Плохо. Страдает. — грустно ответил тот и быстро улизнул через открытый проход на улицу; видимо, роль сиделки пришлась ему не по вкусу.
Мы же с доктором проходим дальше и оказываемся в покоях моей возлюбленной. Актуи ставит прихваченный с собой чемоданчик на стол и, повернувшись ко мне, рассматривающему в это время лежащее на постели тело, говорит:
— Оставьте нас с ней наедине.
Разумеется, я повиновался, в доказательство чего вышел не в соседнюю комнату, а аж на улицу, и опустился у порога прямо на землю. Ко мне подошел Ливий, до этого успевший куда-то пропасть, несмотря на то, что разлука наша с ним длилась не больше минуты. Он посмотрел на меня, зевнул, а потом сел на корточки возле меня.
— Не нравятся они мне что-то сегодня, — смотря куда-то вдаль задумчиво произнес он. Говоря о «них», он говорил о мертвых. Несмотря на то, что я знаю его уже почти два месяца, мне так и не удалось сообразить, в каким отношениях он состоит со своими подопечными. Иногда о них говорилось, как о мертвых, а иногда они наделялись чертами самых что ни на есть активных людей. Я почему-то не решался уточнять у него — не хотелось нарушать его диковинную гармонию с трупами.
— Молчаливы больно, — добавил старик спустя некоторое время.
— И часто так? — спросил я, пытаясь отвлечь себя от волнения, вызванного событиями, которые происходили всего в паре метров от меня, в маленькой комнате прямо за спиной.
— Нет. Поэтому и не нравятся… Люди-то разные бывают. Одни покойны, другие беснуются, третьи размерено живут. Оттого в любое время признаки жизни в мире проявляются. — с видом сознающего свою мудрость философа изрек мой собеседник и почесал обросшую небольшой щетиной щеку. — А тут тишина, ни шороха. Не хорошо это.
Ливий шумно выдохнул, а затем встал на ноги и побрел в сторону своей коморки, более ничего не прибавив, чем не мало меня озадачил — как-то мистически многозначительны были слова его. Я сначала смотрел ему в спину и пробовал думать над тем, почему «признаки жизни» неразрывно связаны с шумом, но мне быстро это надоело, и голова моя наполнилась совсем другим. Глаза вдруг перестали четко воспринимать окружающий меня кусок мира, и их будто окутала пелена. Пред взором предстала Ева с ребенком на руках. Она улыбнулась мне и протянула закутанный в каких-то многочисленных простынях комочек, мило сказав: «Посмотри, какой красивый». Я тянусь руками, чтобы взяться, но после прикосновения преподносимое исчезает, а Ева плачет горькими слезами и молит у меня прощения для себя.
Наверное, это было что-то вроде галлюцинации, так как картина рассеялась, когда плечо мое ощутило, как на него опустилось что-то тяжелое. Это была ладонь Ливия.
