– Не очень веселая игра, правда?
– Не очень. – Я смеюсь. – Просто отстой. Но давай дальше, у меня остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь с того времени, когда тебя еще не удочерили?
– Вряд ли. Так, какие-то обрывки. Оказывается, когда подтвердить твои воспоминания некому, они попросту стираются. Единственное, что у меня было до появления Карен, – это украшения, но я понятия не имею, от кого они мне достались. Теперь я не могу отделить реальность от снов и телепередач.
– А маму помнишь?
Скай на миг умолкает.
– Моя мать – Карен, – без выражения отвечает она. Понятно, что она не хочет об этом говорить, и я не собираюсь ее принуждать. – Все, моя очередь. Последний вопрос, а потом у нас десерт.
– Никак у нас и десерт будет? – спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.
– Зачем ты избил его? – интересуется она, сводя на нет мои старания.
Мне не хочется говорить об этом. Отодвигаю тарелку. Пусть выигрывает этот раунд.
– Вот этого, Скай, тебе знать не нужно. Согласен на штраф.
– Но я хочу.
Само воспоминание об этом дне заставляет меня волноваться. Сжимаю челюсти.
– Я уже говорил: избил за то, что придурок.
– Это как-то неопределенно, – прищуривается она. – Ты ведь не любишь неопределенности.
Да, мне нравится ее упрямство, но лишь в том случае, когда она не заставляет меня ворошить прошлое. К тому же я не имею представления о том, что ей наговорили об этой ситуации. Я взял себе за правило добиваться от нее открытости: пусть спрашивает меня обо всем и услышит от меня правду. Если я откажусь отвечать ей, она не станет мне открываться.
– Это было на первой неделе, когда я вернулся в школу после смерти Лесс. Мы учились вместе, и все знали, что произошло. Проходя по коридору, я услышал, как этот парень говорит что-то про Лесс. Мне это не понравилось, и я дал ему понять. Но все зашло слишком далеко, и в какой-то момент я оказался на нем верхом. Я молотил и молотил его, и мне было на все наплевать. Паршиво то, что парень, скорее всего, оглох на левое ухо, но мне все равно пофиг.
Невольно сжимаю в кулак руку на столе. Даже воспоминания о том, как все вели себя после ее смерти, снова приводят меня в бешенство.
– Что он сказал про нее?
Я откидываюсь на стуле и упираюсь взглядом в поверхность стола. Мне совсем не хочется смотреть ей в глаза, когда меня обуревает ярость.
– Я слышал, как он, смеясь, говорил приятелю, что Лесс выбрала эгоистичный и легкий выход. Она, дескать, сдрейфила, могла бы и пережить.
– Что пережить?
– Жизненные трудности.
– Ты ведь не думаешь, что она выбрала легкий выход.
Это не вопрос, а утверждение. Она произносит это так, словно искренне пытается понять меня. Именно этого я добивался от нее на протяжении всей недели. Я хочу лишь, чтобы она понимала меня. Чтобы верила мне, а не всем прочим.
Нет, я не думаю, что Лесс выбрала легкий выход. Я совсем так не думаю.
Я тянусь через стол и сжимаю руку Скай:
– Лесс была офигенно смелой. Нужно много мужества, чтобы так поступить. Взять и покончить со всем, не зная, что будет потом. Не зная даже, наступит ли это «потом». Легче влачить существование, мало похожее на жизнь, чем послать все на хрен и уйти. Она была из немногих, которые способны послать. И каждый день, пока еще живу, я одобряю ее поступок, на который вряд ли отважусь.
Умолкнув, я смотрю на Скай: глаза у нее широко открыты. Рука, которую я сжимаю, дрожит. Мы смотрим друг на друга, и я осознаю: она не находит слов. Я пытаюсь разрядить обстановку и поменять тему. Она говорила, что это последний вопрос, а потом у нас будет десерт.
Наклонившись вперед, целую ее в макушку, потом иду на кухню:
– Что тебе принести – шоколадных пирожных или печенья?
Взяв тарелки с десертом, наблюдаю за ней из кухни. Она смотрит на меня широко открытыми глазами.
Я огорошил ее.
Только что я здорово ее огорошил.
Я подхожу, опускаюсь перед ней на колени и беру в ладони ее лицо:
– Эй, я не хотел тебя напугать. У меня нет склонности к суициду, если боишься. И я не больной на голову и не помешанный. У меня нет посттравматического стресса. Просто я брат, любивший сестру больше самой жизни, и я немного нервничаю, когда думаю о ней. И если мне легче справиться с этим, когда я говорю себе, что она поступила достойно, хотя это не так, то уже не слишком страшно. Я просто пытаюсь пережить. – Я выжидаю, пока мои слова дойдут до ее сознания, потом заканчиваю объяснение. – Я чертовски любил эту девочку, Скай. Мне надо поверить в то, что ее поступок был единственно возможным выходом, иначе никогда себе не прощу, что не помог найти другой. – Прижимаюсь лбом к ее лбу, уверенно глядя ей в глаза. – Понимаешь?
Мне надо, чтобы она поняла: я пытаюсь. Может быть, я не сумею собраться и придумать, как смириться со смертью Лесс, но я пытаюсь.
Она сжимает губы и кивает, потом отводит мои руки от своего лица.
– Мне нужно в туалет, – говорит она, поспешно обходя меня.
Потом мчится в ванную и закрывает за собой дверь.
Господи Исусе, зачем я зашел так далеко? Иду в коридор, собираясь постучать в дверь и извиниться, но решаю сначала дать ей несколько минут. Знаю, это тяжело. Может быть, ей достаточно минуты-другой.
Жду в коридоре, когда дверь ванной откроется. Непохоже, чтобы она плакала.
– Все хорошо? – спрашиваю я, делая шаг к ней.
Она улыбается и судорожно вздыхает:
– Я назвала тебя впечатлительным. Вот и доказательство.
Она опять стала собой. Мне в ней это нравится.
Пока мы идем в ее спальню, я с улыбкой обнимаю ее и упираюсь подбородком ей в макушку.
– Тебе уже можно залетать?
– Не. – Она смеется. – Не в эти выходные. К тому же, чтобы обрюхатить девушку, нужно ее сначала поцеловать.
– Небось надомное обучение исключает сексуальное просвещение? Потому что я легко могу обрюхатить тебя без всяких поцелуев. Хочешь, покажу?
Она плюхается на кровать и берет книгу, которую читала мне вчера вечером.
– Поверю тебе на слово. К тому же надеюсь, что к последней странице мы вполне просветимся по части секса.
Я ложусь рядом и притягиваю ее к себе. Она кладет голову мне на грудь и принимается за чтение.
* * *
Крепко сжав кулак, я прижимаю его к боку, изо всех сил стараясь не прикасаться к ее рту. Ничего более совершенного я до сих пор не видел.
Она читает уже более получаса, но я не услышал ни одного слова. Прошлой ночью было гораздо проще уделять внимание повествованию, потому что я не смотрел на нее. Сегодня вся моя воля без остатка уходит на то, чтобы не поцеловать ее. Она опирается на меня, положив голову мне на грудь и используя меня вместо подушки. Надеюсь, она не слышит громкого стука моего сердца. Каждый раз, как она поднимает на меня взгляд, переворачивая страницу, я еще крепче сжимаю кулаки и стараюсь держать руки при себе, но мое сопротивление резонирует в биении сердца. И дело не в том, что я не хочу прикоснуться к ней. Я так сильно желаю этого, что испытываю физическую боль.