Рядом с ним я чувствовала себя куда больше, чем пьяной. Я была сбита с толку и очень возбуждена. Сжав под столом кулаки, я представляла, как прошу его уйти отсюда, привезти меня домой, раздеть… Не считая поцелуя в машине, Макс весь вечер ко мне почти не прикасался. Неужели он делал это специально? Пытался свести меня с ума? Отлично: миссия выполнена. Моргнув, я опустила голову, глядя в тарелку, а затем повторила то, что сделал он: оторвала немного хлеба, зачерпнула им горку чечевицы и отправила в рот. Еда была горячей, сильно перченой и на вкус просто восхитительной. Прикрыв глаза, я пробормотала:
– Как вкусно.
Я почувствовала на себе взгляд Макса. Когда я открыла глаза, он улыбнулся.
– Что?
– Ты знаешь, какой у меня бизнес, знаешь, что моя мама работает на меня, что у меня по меньшей мере одна сестра. Ты знаешь о Сесили. А все, что я о тебе знаю – не считая суперспособностей в сексе, – это про твой переезд из Чикаго чуть больше месяца назад. Ты оставила там своего урода-бывшего и работаешь с Беном и его невестой. Негусто.
В животе тревожно заныло. Я с трудом проглотила еду.
– Чуть раньше мы выяснили, что ты знаешь куда больше.
– О, у меня целая коллекция
наблюдений. Но я говорю о том, чтобы лучше тебя узнать.
– Ты в курсе, где я живу, и где работаю, и что у меня аллергия на арахис.
– Прошло уже несколько недель, Сара. Странно, что ты все еще держишь меня на расстоянии, – он растерянно моргнул. – Не уверен, что хочу вечно оставаться тебе чужим.
– Жаль, у тебя это так хорошо получается, – пошутила я, но, увидев, как он понурил голову, тут же смягчилась.
– Что бы тебе хотелось узнать?
Макс задумчиво прикрыл глаза, оттененные густыми темными ресницами. Он был так красив – пульс, казалось, бился прямо у меня в голове, гудя в черепе, как отбивной молоток.
В конце концов он поднял веки и спросил:
– У тебя когда-нибудь была собака?
Я расхохоталась.
– Да. У отца всегда были далматинцы, но мама сейчас одержима лабрадудлями.
– Чем-чем?
– Помесью пуделя и лабрадора-ретривера.
Макс ухмыльнулся, покачав головой.
– Вы, американцы, вечно творите что-то невообразимое с нашими традиционными породами.
Едва я успела поднять к губам бокал и глотнуть, Макс задал следующий вопрос:
– Почему ты так боишься быть с кем-то?
Поперхнувшись, я выдохнула что-то неразборчивое, но он рассмеялся и махнул рукой.
– Просто проверял, как далеко могу зайти. У тебя есть братья или сестры?
Я с облегчением покачала головой:
– Нет, я единственный ребенок. Мои родители чокнутые, и слава богу, что я у них одна. Второй бы их точно прикончил.
– Почему?
– Мои родители… люди эксцентричные, – пояснила я, улыбаясь при мысли о них.
«Эксцентричные» – не то слово. Я вспомнила маму с ее париками из перьев и драгоценностями. Отца, в очках с толстыми линзами, сорочке с короткими рукавами и галстуке-бабочке. Они словно пришли из другой эпохи – или с другой планеты, – но эти странности заставляли меня любить их еще сильнее.
– Мой папа всегда много трудился, но в свободное время у него возникала то одна мания, то другая. Маме нравится активная жизнь, но папа никогда не соглашался, чтобы она работала вне дома. Она выросла в Техасе и познакомилась с отцом в колледже. У мамы степень по математике, но с тех пор, как они поженились, она то продавала косметику из дома, то какую-то безумную немнущуюся хлопковую одежду. А в последнее время средства по уходу за кожей.
– А чем именно занимается твой папа?
Я замолчала, теряясь в догадках.
Как он может такое спрашивать? Неужели он действительно ничего обо мне не знает?
– Ну, моя фамилия Диллон, так?
Он заинтересованно кивнул.
Макс – англичанин. Возможно, он никогда не слышал о «Диллонс».
Рассказать ему об этом было все равно что сбросить с себя тяжелую железную цепь. Приятно избавиться от бремени, но, кажется, легче оставить все как есть, чем попытаться ее поднять. Всю мою жизнь люди начинали смотреть на меня по-другому после того, как узнавали, из какой я семьи. Интересно, произойдет ли то же самое с Максом.
Набрав в грудь воздуха, я взглянула на него.
– У моей семьи сеть супермаркетов. Региональная сеть, только на Среднем Западе. Но там они довольно известны.
Он замер, прищурив глаза.
– Так, постой.
«Диллонс»?Те самые «Любите, чтобы жить, живите, чтобы любить» – эти «Диллонс»?
Я кивнула.
– Ох. Ничего себе. Твоя семья владеет «Диллонс». Понятно.
Макс провел рукой по лицу и тихонько засмеялся, покачивая головой.
– Боже, Сара… я понятия не имел. Чувствую себя полным идиотом.
– Хорошо, что ты не знал, кто я.
Я ощутила в желудке сосущую пустоту. Ну вот, теперь он знает,
ктоя, и, возможно, захочет поискать информацию обо мне в сети. Он разыщет статьи об Энди и поймет, какой же дурой я была, слепо игнорируя все то, о чем давно сплетничал весь город.
Он узнает, что кто-то вытирал об меня ноги до того, как я стала его таинственной незнакомкой.
Я отвернулась, чувствуя себя немного подавленно. Мне не хотелось больше говорить о жизни, об истории своих отношений или о семье, и я отчаянно пыталась найти новую тему.
Но Макс заговорил прежде, чем мне удалось что-то придумать.
– Ты знаешь, что меня в тебе восхищает? – спросил он, наливая мне еще один бокал медового вина.
– Что?
– В ту первую ночь, когда мы встретились, и затем в нашу первую ночь на складе в Бруклине ты позволяла мне делать такие вещи… А сегодня покраснела при слове «манда».
– Я знаю! – рассмеялась я, отхлебнув вина.
– Вот что мне в тебе нравится. Твои внутренние противоречия, твоя ранимость. Нравится, что ты из безумно богатой семьи, но пару раз я видел тебя в одном и том же платье.
Облизнув губы, он хищно мне улыбнулся.
– А больше всего мне нравится то, какая ты хорошая и какие плохие вещи позволяешь мне с тобой делать.
– Не думаю, что они так плохи.
– Но в том-то и суть. Большинство решит, что ты чокнулась, когда пришла ко мне на тот склад. Ты богатая американская наследница и позволяешь какому-то распутному британцу снимать тебя голышом. Или как сегодня: записать на видео, как ты мастурбируешь в моем офисе. И ты готова на это, потому что тебя возбуждает мысль, как я буду просматривать запись. Но
именно тыпросила меня об этом.
