Стемнело. Теплый августовский вечер, напоенный средиземноморскими запахами моря и звезд, немного согревал душу. Да, да, мне казалось, что звезды тоже дышали ароматом, как дорогие французские духи. И тем больнее было чувствовать и понимать, что жизнь так прекрасна, а я в этой жизни одна. И я захлебывалась этими чарующими ароматами и горько рыдала, прислонившись к колючему кактусу.
— Ты где, Лу? — послышался нетерпеливый голос Сомова.
Я не хотела, чтобы он видел мои слезы, слишком велика честь. Разозлившись, я сделала боксерский выпад в сторону огромного кактуса, тот ответил мне десятками жгучих стрел. Я вскрикнула, обнаружив себя перед Сомовым.
— Лу, тебе нервы лечить надо, ты сумасшедшая, — сказал Сомов, заметив мою дикую выходку. Он взял мою уже распухшую нежную ладонь и зубами начал вытаскивать из нее колючки. Он слизывал появляющуюся на ней кровь, и этот его жест заставил меня снова заплакать. — Лу, ну не реви. Пойдем в бар в однорукого сыграем, с местным населением пообщаемся или просто погуляем. С чего ты так на меня разозлилась? Кажется, ничего обидного я тебе не сказал.
— Просто моему мужу было бы сегодня столько, сколько тебе.
— И ты, конечно, за это меня возненавидела, — догадался Сомов.
В ответ я тактично промолчала.
Валерка сгреб меня в охапку и заставил покориться своему плану. Наигрались мы в однорукого от души! Я подумала тогда, что мой азарт меня погубит когда-нибудь. Потом мы гуляли до полуночи по замысловатым мальтийским улочкам и разговаривали, разговаривали. Давно я уже так не откровенничала с мужчиной.
— Знаешь, в чем я себя корю, — сказала я, — в том, что как-то после очередной размолвки с Пашей, я мысленно пожелала ему не вернуться домой, совсем не вернуться.
— Наверное, у тебя были на это причины, — буркнул Валерка.
— Нет таких причин, чтобы желать человеку несчастье! — запальчиво возразила я.
— Слушай, Лу, может, хватит тебе уже поститься. Мертвое — мертвым, а живое — живым. Наверное, наша встреча не случайна, рожденные в августе Львы не могут остаться к тебе равнодушными, — вкрадчиво сказал Сомов.
От него исходила какая-то первобытная сила самца, которая парализует самок, делая их послушным орудием в руках умелого воина. Я сопротивлялась изо всех сил, но мое сопротивление еще больше возбуждало его и прибавляло ему сил. В итоге он легко обезоружил противника, а мое красивое нижнее белье, к которому я питала слабость, было с остервенением сорвано с меня в мгновение ока. Бычьему телосложению Сомова не составляло труда справиться с моим, довольно изящным. Его мощные ноги раздвинули мои балетные так, словно хотели заставить меня сесть на шпагат.
— Наглец, — возмущалась я, задыхаясь от его жгучих поцелуев и крепких объятий. Грубая сила и бесстыдные откровенные ласки оскорбляли меня тогда и одновременно заставляли испытывать одни сладострастные конвульсии за другими.
Выплеснув в меня последний заряд своей похоти, он, наконец, успокоился, утомленный страстями и удовлетворенный их воплощением. В сущности, этот гедонист Сомов, наверное, меня и развратил, заставив ощутить жажду жизни и сладость порока».
— Просыпайтесь, мы уже приехали, — услышала Юлька голос Евгения Сергеевича, осторожно коснувшегося ее плеча.
— Господи, я все на свете проспала, — лениво и радостно потянулась после сна Юлька.
— Вы ничего не пропустили. У нас еще две недели впереди, — улыбнулся Евгений Сергеевич.
Юлька вспомнила, что обещала позвонить Волжину, как только устроится в гостинице. Но это был не тот человек, с которым она могла просто обменяться парой фраз. А после только что приснившегося сна Юльке и вовсе было как-то не по себе, потому она решила, что позвонит, как только немного обретет душевное равновесие. С инстинктивной проницательностью Юлька чувствовала, что ее путевка в Карловы Вары и каждый телефонный разговор с мужем — это путь, приближающий ее к земле и отрывающий от неба. И радость, написанная на ее лице, сменилась выражением детского упрямства.
Глава двенадцатая
Георгий Победоносец
При всем своем простодушии Сергей почувствовал трещину в семейной жизни, которая с каждым днем становилась все шире. Усомниться в храбрости Сергея Дроздова, значило бы не знать его вовсе, и все же самолюбие этого мужчины сильно страдало оттого, что он невольно ловил на себе сочувствующие взгляды коллег. Если бы он так хорошо не знал свою Марину, не знал, каким бы она хотела видеть его в такой ситуации, когда можно еще спасти семью, то давно набил бы сопернику морду. Но Сергей тонко чувствовал, что не только нельзя вмешиваться в отношения Марины и Георгия, не только нельзя обнаружить свою осведомленность в этих отношениях, но больше того — следует изображать из себя доброго, заботливого мужа, снисходительно относящегося к недостаткам жены — ее чрезмерной увлеченностью делами в службе бортпроводников.
Марина же, мысли которой занимали только дела в службе да скрываемые от мужа звонки от пылкого воздыхателя, на время забросила и домашнее хозяйство, и заботу о супруге. Она понимала, что ее поведение заслуживает порицания, но человеческая психика устроена таким образом, что отрицает все, что может оскорбить или задеть жизненные приоритеты. По вечерам, перед самым сном, Марина ложилась на диван в гостиной и открывала книгу, жадно впитывала в себя нектар литературного слога или удивительных идей и сюжетов. И только тогда, когда в книгах речь заходила о религиозной морали, у нее мурашки по коже ползли. «Искушения и скорби ниспосылаются человеку для его же пользы, образованная ими душа делается сильною и честною перед Господом своим», — читала Марина, краснея от смущения. «Что же это со мной происходит? Почему я позволяю Георгию ухаживать за мной, почему не только не пресекаю его домогательства, но и поощряю их? Разве мне не хорошо с мужем? Разве я не любима им? И разве я остыла к нему? Разве не прихожу в трепет, когда его родные руки касаются моих рук?» Но все эти мысли истончались и таяли, едва Марина окуналась в первые страницы художественных романов, без которых ее организм ощущал голод.
Марина удобно расположилась на диване со сборником стихов и поэм «Очарования» французского поэта и мыслителя — Поля Валери, поражавшего ее усложненной образностью, перенасыщенностью символами, изощренностью метафор и смелостью ассоциаций. Любознательной девушке хотелось, как сказано у Пастернака, во всем дойти до самой сути. Читая произведения писателей или поэтов, она глубоко проникала в личность самого автора, пытаясь понять, что руководило им в момент создания того или иного шедевра. Она много читала об этой удивительной личности, члене Французской академии Поле Валери, чье обаяние не затуманено временем. Обладающая феноменальной памятью, Марина запомнила очень верные слова из статьи о Валери: «В нем не было ничего смятенного, ничего спрятанного, как говорят о спрятанном механизме, ничего плохо выраженного. Все в нем было ясно, все отчетливо высказано». В другой статье про него писали, что «интеллектуализм» поэзии Валери иллюзорен, поэт одержим мыслью о бессилии разума проникнуть в сущность вещей. «И в самом деле, — подумала Марина, — разве возможно проникнуть в сущность как человека, так и вещей. Интересно что сказал бы Поль, узнав, в какую ситуацию я попала и в каком смятении я сейчас нахожусь. Смог бы он объяснить и помочь? А что сказал бы сам Георгий, если бы я попросила разорвать этот замкнутый круг?»
