И тут же – звонкий, радостный вопль дочки:
– Мама! Мама!
Я чуть не вывалилась из шкафа, когда распахнулась дверца.
Лиза стояла и смотрела на меня, раскрыв рот.
– Мама! А что ты там делаешь?
Я подхватила ее на руки и закружила:
– Прячусь от разбойников.
– Осторожней! – сказал Берн. – А то у нее закружится голова.
– Не закружится, – сказала я, кружа Лизу по второму разу. Дочка визжала от восторга.
– Мама! Еще раз! Еще-е-е-е…
Поставив Лизу на ноги, я скомандовала:
– А теперь – рассказывай все свои новости, и немедленно!
– Ой, столько всего произошло, – затараторила дочка. – У меня выпали еще два зуба. И появились новые мишки. А еще у меня появилась подруга…
Я слушала милую дочкину болтовню, и все внутри меня сжималось от чувства глубокой печали. Мне так хотелось, чтобы она всегда была со мной! Все время! В горле у меня стоял комок, и я не могла даже разговаривать.
– Мам! Ты что, плачешь? – Лиза провела пальцем по моей щеке. – Не надо, мамочка! – И она прижалась ко мне.
– Не буду, – сказала я, смахивая слезы. – Честное слово, не буду.
Берн, нахмурившись, смотрел на нас.
– Я все время тебе говорил, что плакать нехорошо. Никогда не плачь, как мама!
– Тоже мне, моралист! – вспыхнув, сказала я. – Что за глупости ты внушаешь ребенку? Уже и поплакать нельзя! Слезы, между прочим, очищают душу. Но всяким толстокожим мужикам, до которых не достучишься, этого не понять.
Но моя стрела пролетела мимо цели: Берн только хмыкнул в ответ на мои слова.
– Мама! Пойдем в мою комнату, – потянула меня за руку Лиза.
– Идем, идем.
– Я буду в гостиной, – сказал Берн. – Посмотрю телевизор.
Это было его любимое занятие.
Время пролетело быстро, я читала Лизе книжки с картинками, играла с ней, она показывала мне свои рисунки и старые, и новые.
Раньше она любила рисовать яркими красками: желтыми, оранжевыми, синими, красными. У нее даже небо часто было не синим, а оранжевым. У меня такое настроение, говорила Лиза, – веселое и оранжевое. Сейчас ее рисунки были выполнены в мрачных тонах: серых, лиловых, коричневых. Последний рисунок изображал дождь, черные дома без окон и девочку в черном пальто, с коричневой собакой на поводке.
– Лиза! Почему такой мрачный рисунок? – спросила я. – Ты с кем-то поссорилась или поругалась?
– Мама! – Лиза посмотрела по сторонам, словно нас мог кто-то подслушать. – Меня Герда все время ругает и наказывает. Да и папа… – Она замолчала. – Ты меня не выдашь? – спросила она уже шепотом.
– Лиза! – Я откинула волосы с ее лба и прижала к себе. Мы сидели на ее диване и смотрели рисунки. – Конечно, не выдам. О чем речь! Я же не предательница.
– Я так плакала, так плакала, когда рисовала это. Вот и получилось плаксиво, – сказала она. – Мама, а ты… насовсем? Ты больше никуда не уедешь? А то папа и Герда говорят, что ты меня бросила.
Я стиснула зубы.
– Лиза! Ты никому никогда не верь. Я тебя не бросила, просто так получилось, что пока мы не можем жить вместе. Но скоро все изменится. – И я приложила палец к губам. – Только ты меня тоже не выдавай! Договорились?
– Ура! – Лиза бросилась мне на шею. – А когда это будет?
Я приблизила свои губы к ее уху.
– Скоро.
– Ладно, – тоже шепнула мне на ухо Лиза. – Мы друг друга не выдадим. Это будет нашим секретом!
– Ага, секретом, – и я чмокнула ее в нос.
– Мне так хочется собаку. Ты купишь мне собаку?
– Обязательно. Хоть маленькую, хоть большую. Какую ты хочешь?
– Больших я боюсь, а с маленькими неинтересно. Лучше купи мне среднюю.
– Заметано. Слушай! Я cовсем забыла, я же тебе подарок купила! Тяпа-ляпа я.
– А что такое «тяпа-ляпа»? – спросила Лиза.
– Рассеянный человек, типа меня. Сиди здесь, я тебе подарок сейчас принесу. Только никуда не уходи и за мной не подглядывай. А то сюрприза не будет.
– Сижу, сижу. – Лиза закрыла лицо ладонями. – Только ты поскорее приходи.
Медведь с зонтиком вызвал у дочки бурю восторга, Лиза тормошила его и целовала.
– Он будет у меня самым любимым!
– Других обижать тоже нельзя. Люби всех одинаково.
– Постараюсь, – cкорчила гримаску Лиза. – Но это будет очень трудно. Он такой хорошенький… Симпатичный. Лапочка! – Она обхватила его руками.
Вскоре за нами пришел Берн.
– Вы еще не насюсюкались? – хмыкнул он. – Может, поесть приготовишь? – обратился он ко мне. – Продукты в холодильнике.
– Ты что хочешь? – обратилась я к дочке.
– Котлеты и жареную картошку.
– А я – сочный кусок мяса, – вставил Берн.
После ужина Берн снова уткнулся в телевизор, а Лиза крутилась вокруг меня. Неожиданно она задела рукой большую тарелку с изображением Стокгольма, висевшую на стене в кухне. Эта тарелка досталась Берну от отца, и он считал ее фамильной ценностью.
Услышав звук разбитой посуды, Берн поднял голову.
– Что такое? Что-то разбилось?
– Ничего, – сказала я, смотря на Лизу.
Она сделала испуганные глаза и спряталась за меня.
Берн прошел в кухню и увидел осколки на полу.
– Лиза! – крикнул он. – Это ты?!
– Это я! – соврала я.
– Лиза! Я тебя спрашиваю! Ты разбила тарелку?
Лиза залилась слезами.
Берн подошел ко мне и вытащил упиравшуюся Лизу из-за моей спины.
– Ты еще и врешь?
Точным, хорошо рассчитанным движением он ударил ее по лицу. Лиза отчаянно зарыдала; из носа у нее потекла кровь, и ее белый свитер моментально окрасился кровью.
– Ты… – у меня задрожали губы. – Подонок! Как ты смеешь поднимать руку на ребенка?!
– Так и могу. Пусть лучше следит за собой! Эта тарелка – моего отца! – Берн говорил высоким, капризным тоном, как девочка-подросток, которая ломается перед парнем, впервые пригласившим ее на свидание. – Как она могла? Семейная память!
– Да насрать на твою память! – заорала я. – Скотина! Бить Лизу! – Я накинулась на него с кулаками, но Берн с силой отпихнул меня, да так, что я отлетела к стенке и чуть не шмякнулась об нее головой.
Я заплакала, прижимая к себе Лизу. Мы обе рыдали, обнимая друг друга. Берн усилил звук телевизора, чтобы не слышать наших рыданий. Женские слезы всегда действовали ему на нервы.
