И свой детский голосишко, звенящий яростью:
«Я излуплю любого, кто посмеет назвать меня Дикки!»
Мальчуган знал, что имя Дик похоже на звук стрелы, сорвавшейся с тетивы арбалета. Или на крик потревоженной таумекланской птицы. Или на первый, пробный удар шпагой о шпагу противника.
Но деду этого было не понять…
* * *
Дик заговорил спокойно и властно:
– Слушай и запоминай на всю жизнь. С этого мгновения тебя зовут Рейни. Запомнил? Рейни. И назван ты не в честь какого-нибудь хрена огородного, а в честь Рейнарда Бенца, лучшего на свете фехтовальщика, задиры и буяна. Он проткнул своею верной шпагой – вот этой, что сейчас у меня на поясе! – больше мерзавцев, чем ты месяцев живешь на свете, и смог бы даже демона загнать под стол. Но Рейнардом я тебя звать не буду, это еще надо заслужить. Понял, Рейни?
Юнга понял. Достаточно было взглянуть на его широченную, от уха до уха, улыбку. И на сияющие синие глазищи, которыми он уставился на Бенца так, словно перед ним стоял не капитан, а кто-то из четверки Старших богов.
– Отвечай как положено!
– Да, капитан!
– Ну, раз понял, так бегом за водой!
Дик Бенц обернулся, обвел взглядом безмолвно взиравшую на него команду:
– А вам всем тут что – бродячий цирк? Давайте-ка к хозяину за матрасами. Да выбейте их как следует.
Команда повиновалась сразу и без единого слова.
Только Лита задержалась.
– Капитан, – спросила она смущенно, – вы ни о чем не хотите меня спросить?
– Нет, сеорета. Все, что вы захотите, вы расскажете мне сами.
– Вот сейчас и расскажу. Как вы хотите – коротко, в двух словах? Или всё, чтобы вы могли понять, почему я вынуждена была отказаться от судьбы, уготованной мне моим рождением?
– Я с благодарностью выслушаю любые подробности, которые вы решитесь мне доверить.
– Ну что ж… В углу двора лежат бревна, давайте там присядем: рассказ будет долгим. Вы не удивились, когда я сказала, что получала три с половиной золотых в месяц?
– Я не удивился. Я обрадовался. Так обрадовался, что сам себе не верю. Сеорета, неужели в моем экипаже – погодник?
– Не называйте меня сеоретой… Да, я действительно маг-погодник.
2
– Брось плакать, слушай, прекрати,
Кончай реветь – а там уж
Изволь, как велено, пойти
За лорда Фрэнка замуж.
В. Скотт
– Вы помните, сударь, что я жила в Белле-Флори в доме моего дядюшки Антанио. Других родственников у меня не было, после смерти родителей я не унаследовала почти ничего. Дядюшка, человек одинокий и великодушный, принял на себя заботы об осиротевшей племяннице. Сначала он просто передал меня на попечение гувернантки и двух служанок и беседовал со мной лишь за столом: коротко расспрашивал о моих успехах в учебе. Да и о чем бы ректору Королевской академии, известному ученому и в прошлом бывалому небоходу, разговаривать с девчонкой-подростком? Что у нас было общего, что нас связывало, кроме фамилии?
Все изменилось, когда во мне проснулся магический дар. Дядя словно впервые заметил мое присутствие в доме. Я перестала быть куклой, которую надо наряжать, сажать за стол и выводить в сад на прогулку. Теперь я могла стать небоходом, как сеора Агвилья диль Кампороссо, прославленный маг-погодник, героиня битвы у Черной скалы.
Дядя Антанио посоветовал мне никому не рассказывать о происходящих во мне переменах: бывает, что дар дает о себе знать, а потом погибает, не развившись. Но он нашел книги о совершенствовании магических способностей, следил за моими занятиями и радовался моим успехам. Попутно принялся обучать меня тому, что не обязательно знать юной барышне, но что понадобится небоходу: астрономии, географии, метеорологии. Он словно помолодел, начал улыбаться и шутить. Говорил, что фамилия диль Фьорро не отзвучала над облаками. Взял меня в прогулочный полет над заливом и был в восторге оттого, что я не боюсь высоты. Обещал поднять все свои связи, чтобы меня зачислили в экипаж лучшего из кораблей королевского небоходного флота. И зачислили бы! Даже без дядюшкиных связей, потому что магов-погодников не то что в Иллии, а на всей Антарэйди по пальцам можно пересчитать.
Увы, как сказал один из философов, которых любит цитировать Отец, человеку кажется, что он видит свою жизнь на много лет вперед, но он не знает, что ждет его за углом…
Мне исполнилось шестнадцать… Да-да, сударь, конечно, вы помните этот день. Праздник и впрямь был восхитителен, хотя и не стоило вам ради унесенной ветром вуали лезть на статую Ригардо Непреклонного… Ах, как же я веселилась в тот день – и не знала, что это был конец моей прежней, беззаботной жизни.
Шестнадцать лет. Совершеннолетие.
Через день после праздника к дяде приехали гости: Джироламо диль Каракелли и его младший брат Зиберто. Сеор Джироламо владеет замком и землей неподалеку от Буоно-Верде. Насколько я поняла, он давно был знаком с дядей Антанио.
Слуги (не все, но многие) – болтливый народ, господские секреты ценят дешевле пригоршни орехов. Моя служанка Лючия, хорошая и преданная мне девушка, поболтала немного со слугами приезжих сеоров – и вечером, с круглыми от волнения глазами, рассказала то, что ей удалось узнать. Оказывается, сеор Джироламо приехал, чтобы посватать меня за своего сына Фрэнцио.
Новость взволновала и меня, но не испугала. Я знала, что знатных девушек рано выдают замуж, причем редко это происходит по любви. Но, подумала я, если дядя Антанио сочтет жениха подходящим, он наверняка предупредит сватов о моем даре. Может быть, даже в брачный контракт включит условие, что супруг не запретит мне летать. Маг-погодник в семье – этим можно гордиться, как гордятся потомки сеоры Агвильи диль Кампороссо.
Но оказалось, что Лючия выложила мне еще не все новости. Она узнала кое-что ужасное: жених с детства слабоумный, к тому же ему нравится мучить любое живое существо, которое попадет к нему в руки. А однажды, когда за ним не углядели, он ткнул слугу в лицо раскаленной кочергой.
Лючия так переживала, рассказывая мне все это!
А я – я рассмеялась. Значит, в ближайшее время можно не думать о замужестве. Мне даже не придется отказывать этим Каракелли: за меня это сделает дядя Антанио…
На следующий день сеор Джироламо и дядя уединились в дядюшкином кабинете, а сеор Зиберто предложил мне прогулку по саду. Из вежливости я согласилась, хотя мне было неприятно общество этого человека и даже пугал его волчий, жесткий взгляд. Он был гораздо младше своего брата и, пожалуй, даже красив: правильные черты лица, хороший рост… Но когда он произносил обычные любезности, принятые в обществе юной барышни, казалось, что они даются ему с трудом, что ему хотелось бы говорить гораздо резче и грубее.
Едва мы остались одни, сеор Зиберто рассказал мне, что именно обсуждают сейчас его брат и мой дядя. Ничего нового он мне не сообщил, но я выразила приличествующие случаю удивление и смущение.
