Повзрослев, Дик понял, что актрисе Миранде Ветерок требовалось мужество, чтобы возвращаться в город, где ее помнили Мирандой Бенц. Ульдамерцы твердо знали, что родить без мужа – позор, а ремесло актрисы не приличествует уважающей себя женщине.
Но Миранда не пряталась в доме и не опускала глаза при встрече с добропорядочными горожанками. Голову держала высоко, улыбалась весело, с приветливостью, за которой скрывалась дерзость.
Мужчины не смели оскорбить сестру Рейнарда Бенца. А если встреченная соседка что-то зло шипела вместо приветствия, то получала в ответ сочувственное: «Соседушка, дорогая, что-то у тебя с голосом не то… да и цвет лица с моего прошлого приезда хуже стал. То ли желчь разлилась, то ли с мужем собачишься… Надо, надо себя беречь!»
Однажды маленький Дик азартно предложил:
«А хочешь, я им окна разобью? Чтоб тебя не обижали!»
Ответ прозвучал с неожиданной серьезностью:
«Они меня не обидят. Даже если очень-очень постараются – не смогут, не получится. Для меня не имеет значения, что они обо мне думают. А злятся они так потешно… Меня могут обидеть только семь человек».
«Кто?!» – сжал кулачки сын.
«Те, кого я люблю. Мой отец. Ты. Рейнард. Сибилла. Еще три человека, ты с ними не знаком. Из всех людей на Антарэйди меня могут ранить только семеро. Вот какая я у тебя сильная и неуязвимая!»
Только семеро?
Дик припомнил кое-что. Как на его расспросы о том, кто его отец, мама отвечала ворохом шуток и тащила его на берег собирать ракушки. Как дед пытался наставлять свою дочку на путь истинный – а та бросалась ему на шею, целовала и приговаривала: «У умного отца дурочка родилась!..» Как однажды дядя рявкнул на маму: «Уж мне-то не свисти свои ля-ля, я-то знаю, что вы за птахи – актрисы!» А мама схватила дедушкину трость, весело крикнула: «Ах, так?! Вызываю на дуэль!» – и атаковала брата. Тот расхохотался и принялся отбиваться подушкой с кресла.
Теперь мальчик видел эти случаи в новом свете. Мама боялась обиды от тех, кого любила, и защищалась так, чтобы самой не обидеть их. А на прочих она и сил не тратила.
Дику тоже захотелось стать неуязвимым. Постепенно, не сразу, но научился он не принимать близко к сердцу обидные слова. Не притворяться (это как раз было легко!), а действительно относиться к чужой злости, как к птичьему чириканью.
И если кто-нибудь из мальчишек начинал, повторяя слова взрослых, ехидничать насчет его незаконного рождения, Дик отвечал с насмешкой: «Ну, что ты из-за этого так переживаешь, это же не заразно!»
Понемногу издевки прекратились: какой интерес дразнить того, кто не обижается?
* * *
– Вы молодцы! – горячо сказала Сибилла Крэй. – Нельзя спускать негодяям их подлость! Я бы и сама вам помогла, но я не Златокудрая Розабелла, я сроду не отбивала чужих ролей, а Мара наверняка справится превосходно.
– К тому же, – уточнил капитан, – когда дело будет сделано, Мара вместе с экипажем смоется из города. А Сибилла Лебедушка останется. Весь Порт-о-Ранго увидит ее на сцене. И Порченый тоже. Так что просто дай Маре платье понаряднее.
– Не только платье. Еще и туфельки, и чулочки. Не подступится же она к этому Порченому в матросских сапожищах! И мантилью дам, и сделаю красивую прическу. Только прошу вернуть наряд через шесть дней. Первой у нас идет «Прекрасная таумекланка». Я там играю злобную шаманку – издевательство, верно? Это происки Златокудрой Розабеллы и тиранство Джоша Борхи. Мне приходится драпироваться в кошмарную рыбачью сеть, на которую нашиты бумажные перья и тряпичные листья!
Дик и Мара выразили ей горячее сочувствие: мол, и в самом деле – издевательство, происки и тиранство…
– А в «Фиалке и кинжале» я играю Мариэтту. Последняя достойная роль, которую мне оставили. И на нее точит зубы Розабелла. Если возникнет какая-то заминка… ну, хоть с нарядом… город не увидит Сибиллу Крэй в роли Чаровницы Мариэтты. А я… а меня…
Голос женщины пресекся. Дик с жалостью подумал: мамина подруга не так неуязвима, как была когда-то Миранда.
Актриса взяла себя в руки и продолжила с напускным спокойствием:
– Скоро заканчивается мой контракт. Для меня важно, чтобы Борха его продлил. Иначе мне некуда идти. Разве что в «Неслыханные зрелища»… но там свои примадонны, там мне маяться на ролях горничных и старых кормилиц… Или приткнуться к бродячей труппе с одним фургоном, работать за ужин и ночлег на постоялых дворах…
Она заставила себя улыбнуться.
– Но довольно о грустном! Мара, девочка моя, встань-ка… о, мы одного роста! И фигура чудесная, совсем как у меня. Дик, брысь на галерейку, полюбуйся, как работают плотники. А мы займемся примеркой.
– Ну вот, как начинается самое интересное, так брысь… – с шутливой обидой пожаловался Дик, вставая с рыцарского щита и направляясь к двери.
Увлеченная затеей Сибилла ему даже не ответила.
– Платье, если что, мы чуточку подгоним, – азартно заверила она Мару, – а вот туфельки… ах, только бы подошли туфельки…
6
…Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую…
А. С. Пушкин
Чего опасаться человеку на светлой и людной городской улице? А если этот человек – один из подручных здешнего «короля без короны», так это его пусть опасаются прохожие! Пусть поспешно расступаются, шарахаются прочь, чтоб, сохрани боги, не задеть, не толкнуть ненароком Хозе Сончеса, прозванного Порченым! Не было при Сончесе охраны – какая охрана, зачем?! Даже случайный воришка не потянется к кошельку, жить-то и воришке хочется…
Шел Порченый в прекрасном настроении, песенку насвистывал. И чего бы не насвистывать, если нес он в парчовом кошеле письмо стоимостью в целую шхуну.
Да-да, с этого дня Хозе Сончес становился уважаемым судовладельцем! Вот оно как порой случается: родишься в домишке портового сторожа, вырастешь на задворках кабаков – а судьба тебе за смекалку да смелость этакий подарочек поднесет!
А особо приятно Порченому, что перехватил он шхуну у Ференандо-Без-Промаха, обставил наглого красавчика. Пусть тот хвалится благородным происхождением, пусть его смазливая физиономия еще не разукрашена шрамами… зато шхуна кому досталась? Кому, а?.. Вот то-то!..
И так увлекся Хосе Сончес мысленной беседой с поганцем Ференандо, что не заметил, откуда взялась на его пути красотка – из-за поворота, что ли?
Возникла ниоткуда – и столкнулась с Хозе. Просто врезалась в него!
Сончес шарахнулся в сторону, хотел выругаться… но девушка так жалобно пискнула и так распахнула темные глазищи, что гнев Порченого разом пропал.
Зато девица рассердилась.
– Ваша милость, вы мне на ногу наступили! Мне больно!
И в доказательство, изящно подобрав длинный подол, вытянула пострадавшую ножку – и впрямь, на красной туфельке и беленьком чулочке видна была грязь.
