14
Котиль проснулся от холода, который сковал всё тело, пробрал до костей. Тайга наполнилась мягким светом, проснулись и принялись деловито шуршать в зарослях смородины птицы, перекликиваясь и перепархивая с ветки на ветку. Огромные ели в предрассветной полутьме казались сказочными воинами, которых заколдовал чёрный маг и поставил здесь во веки вечные охранять покой этих пределов.
Котиль приподнялся на ложе из веток, набросанных как попало, лишь бы не лежать на голой земле. Вместе с утренним ознобом, будучи в одной футболке, он чувствовал упадок сил и подступившее с пробуждением удушье. «Ах, какой свежий воздух!» — с накатившей вдруг злобой вспомнил он расхожее выражение, когда обыватели, в кои-то веки вырвавшись на природу, восхищаются проблесками утраченного единства с миром. Для него теперь свежий воздух был убийственным. Обострившееся чутье говорило ему, что воздух далеко не чист и свеж, что нигде теперь нет по-настоящему чистого воздуха, даже на полюсах. Но для него концентрация угарного газа, нефтяных испарений и прочих атрибутов техногенного века была недостаточной. Неосмотрительно пошел он вчера дальше от буровой. Теперь придется ему подбираться к ней, как лисице к курятнику, несмотря на то, что там люди, которые ненавидели его, хотели растерзать, и наверняка уже объявили на него, изгоя, охоту.
Первым делом надо было восстановить силы. Голода он не чувствовал, хотя с середины вчерашнего дня почти ничего не ел. Он знал, что ему на какое-то время хватило бы воды, загрязненной нефтью, бензином, мазутом — чем угодно, что составляло теперь основу его плоти и крови. Река, подумал он, славная речушка, зарождавшаяся где-то в глубине тайги, ниже по течению от буровой убитая стоками, с дохлой рыбой, которая устилала поверхность мертвой воды, с водорослями которые гнили, с высохшим камышом по берегам, раздутыми лягушками у осиротевших камней. Надо идти к реке.
Сориентировавшись, он поднялся и пошёл, разминая члены, согреваясь. Он старался не шуметь, помня об опасности, которая исходила от людей. Солнце уже поднялось над тайгой, пока еще бледное и холодное, птицы настороженно перекликивались, словно наблюдая за человеком, на стволе одной из сосен Котиль заметил деловито сновавшую белку. Движение постепенно согрело его. Через некоторое время он, как зверь добычу, почуял запах отходов и понял, что вода близко. Вскоре он вышел на берег. Дохлая рыба плавала брюхом вверх, издавая сладкий для Котиля запах. Маслянистые разводы, местами переливаясь яркими цветами, покрывали поверхность реки, обволакивали камыши, пластиковые бутылки и прочий рукотворный мусор.
Котиль, жадно вдыхая запахи, уже не чувствовал холода, хотя это вряд ли остановило бы его. На пару мгновений, отвернувшись от реки, он застыл и прислушался, затаившись, как злодей перед опасным делом. Но ничто не давало повода для тревоги, ни зрение, ни слух, ни шестое чувство, зарождавшееся в нём, на которое он надеялся всё больше, не сообщали ему ничего подозрительного. Он разделся и вошел в воду.
Он напился, выбрав место, где маслянистых разводов было больше. Он пил и пил, упиваясь сладким вкусом нефтяных отходов, наслаждаясь божественным запахом, чувствуя безграничный восторг, удовлетворение, уверенность в себе. Путник, умиравший от жажды в пустыне, которому провидение послало глоток води, не чувствует такого наслаждения. Напившись, он бросился в воду и поплыл, ощущая, как силы возвращаются к нему, по жилам разливается энергия, всё внутри трепещет от возрождения. Он нырнул, под водой поплыл быстро, упиваясь мощью тела и стремительностью движения. Вода словно стала для него не плотнее воздуха и почти не оказывала сопротивления. Преодолев под водой метров пятьдесят, он почувствовал, что здесь, на средине реки, где течение сильнее, вода чище.
Это была опасность, несомая чужеродной средой. Он вынырнул и поплыл обратно, поближе к маслянистым пятнам. Подхватив одну из дохлых рыбин, он перевернулся на спину, оторвал легко отделившийся кусок тухлятины и изящно опустил его в рот. Рыба показалась ему слаще мёда, и он выбирал те куски, где поменьше костей — на животе, там и больше протухло, и было мягче.
Выбравшись на берег, он постоял немного, обсыхая и рассматривая свое серое, в некоторых местах покрывшееся серыми бородавками тело. Он уже стал привыкать к нему, привыкать к самому себе, и тело уже не казалось ему таким уродливым. Восторг, наполнивший его от еды и питья, которые подходили его обновленному организму, радость от слияния со стихией, которая стала ему необходимой, успокаивала его и примиряла с такой жизнью. Всё, что ни делается — к лучшему, подумал он, и тут же почувствовал жестокую боль утраты того мира, в котором жил совсем недавно.
Вдруг по чувствам его что-то резануло, что-то изменилось в окружавшем его пространстве, нарушило благоденствие и покой, царившие вокруг. Он еще не видел и не слышал, но уже понял, что здесь появились люди, непрошеные гости, явившееся по его душу. Люди, которые довели его до такого состояния, и вот теперь он им такой неугоден!
Он быстро стал одеваться, натягивать одежду на мокрое тело, не забывая прислушиваться и поглядывать по сторонам. Интересно, думал он, выжил ли Бардаганов, не погиб ли кто другой в пожаре. Он был не прочь узнать, что ему станут вменять в вину, и насколько решительно настроены охотники за ним, необычным зверем. Плевать, тут же подумал он, дурак, выругал он себя, и еще раз плевать, кто там погиб, кто нет! Он изгой, он должен рвать и метать, а с такими мыслями, размягчавшими ум и тело, он долго не протянет. Не собственной волей он превратился в нечто, отличное от человека, пусть теперь кто-нибудь ответит за это!
Он двинулся вдоль берега, укрываясь за кустами можжевельника. Непроизвольно он шёл по направлению к буровой — с другой стороны приближались охотники. Чахлая трава, зеленевшая короткое лето, смягчала его шаги, обостренные чувства позволяли не наступать на сушняк, не глядя под ноги. Он слегка пригибался, чтобы не дать обнаружить себя раньше времени. Углубившись в хвойное царство тайги, он обернулся и заметил позади, как мелькнула среди зарослей форма полицейского. Он услышал крик, предназначенный для его ушей; его увидели и пытались остановить, ему угрожали смертью. Вслед за криками он услышал, как передёрнули затвор автомата. Злоба на людское коварство тотчас затопило его.
Он понимал, что они не остановятся ни перед чем, чтобы выполнить волю хозяев. Тупые служаки, которые получают удовольствие от дозволенного садизма. Он для них — зверь, выродок, лесное убожество, которое угрожает их сытому существованию. Понятно, что его попытаются если не уничтожить, то посадить в клетку и производить опыты, чтобы узнать, как лучше и быстрее наштамповать сотни таких же выродков, а уж применение им найдётся.
Всматриваясь в мелькавшие в зарослях форменные куртки, Котиль ясно осознал, почувствовал кожей, что это такое, когда человек сталкивается с тупой силой, которая не признает никаких доводов, слепо отбрасывает любые аргументы. Это уже не люди, а зомби, запрограммированные на одну цель, и ничто не в силах заставить их поступить иначе.
— Ах, вы ж, твари, — сквозь зубы прорычал Котиль, — попробуйте!
