— Что видно?
— Если б ты платил все налоги, на какие шиши купил бы столько недвижимости? Две квартиры здесь, квартира и дом в Москве.
— Какой дом в Москве?
— Ого, какой! Столько этажей, что и сосчитать трудно! Ну конечно, на брата записан — значит не твой. Хочешь, чтоб мы и братца в оборот взяли? Придётся, если ты такой упрямый. Будет брату подарочек — лет десять на зоне. А счета в банках? Ну, это конечно, мелочи — открыто всё, официально; смотрите, мол, проверяйте — нажил непосильным трудом. А в Швейцарии…
— Ну ладно, хватит сочинять!
— Вот именно, хватит, Бардаганов, — укорял полковник. — Ходим вокруг да около, уговариваем вас, как красну девицу. Все ваши счета и недвижимость арестованы. Будем расследовать, сколько вы украли у государства.
— Ах вы ж…. Да я всю жизнь на государство только и пахал! Когда было все нормально, то вы глаза закрывали — экология, руки-ноги оторванные…. А только попал Бардаганов в переплет… Вы на падаль и сбежались, как гиены.
— Из любого переплета можно выбраться, если, конечно, избрать верный путь.
— Какой ущерб нанесён буровой? — после недолгого молчания хрипло обронил Бардаганов.
— Сожжена цистерна на хранилище. Ещё там что-то…
— Ну это… переживу.
— Переживёт он! — вскричал полковник и быстро, в гневном порыве достал из кармана телефон. — Варьюнов? Здравствуй. Слушай, тут Бардаганов переживает, что мало ущерба нанесли буровой. Всего одна цистерна на хранилище сгорела, понимаешь ли! Этот, с серой рожей, он же выродок. Он мог ведь и две цистерны сжечь! Конечно, мог! Да всю буровую вместе с самим Бардагановым впридачу! Устрой там всё, пусть небо еще немного покоптится. Возвращение серого, так сказать, вторая часть. И люди тоже могут пострадать, ещё лучше будет.
— Да вы чего беспределом занимаетесь! — взревел Бардаганов. — Понял я всё, понял!
— Давай, Варьюнов, делай!
— Не делай!
— Давай, занимайся, не слушай крикунов. До встречи.
— Да вы уроды просто! — Бардаганов рванулся так, что загудел металлический уголок, к которому были привязаны руки.
— Сколько бывает неприятностей из-за упрямства, — благожелательно, даже по-отечески выговорил полковник. — Пора начинать головой работать, Бардаганов. Не мальчик уже.
18
Котиль отошёл от буровой недалеко. Повесив на плечо автомат, он медленно брёл по тайге, минуя буреломы и овраги, иногда тревожно оглядываясь. Гудения пламени пожарища, криков людей и шума автомобильных моторов сюда слышно не было, но в просветах над деревьями клубился чёрный дым, который подымался к солнцу и уродовал ясную синь летнего неба.
Он не чувствовал никакой радости от того, что вышел победителем в схватке, частично утолив жажду мести, жажду справедливости. Победа в бою, осознание своей силы ясно показали ему и его слабость, его уязвимость. Порядочность — вот ахиллесова пята, которая для его врагов станет целью, как для наркомана доза. Ясно, как день, что их не остановит ничего. Убитый лейтенант с разнесённым черепом, распростёртый на земле, как символ их неуязвимости стоял перед его глазами. Да разве только он один? Они не останавливались перед смертью миллионов, не остановятся и сейчас. Ничего не изменилось в этом мире в лучшую сторону, ничего. Души большинства людей по-прежнему разъедает эгоизм. Если они сами не станут творить зло, то с отрешённым видом закроют глаза на деяния самых злых, самых циничных, лишь бы им от этих деяний перепала подачка, позволяющая влачить жалкое существование.
Теперь все отвернутся от него, недочеловека, от его борьбы, от его душевного горения, не утруждаясь мыслью, почему же так вышло. В конце концов его, так явно обнаружившего свою слабость, ждёт гибель. Почему ему было не убить майора, эту сволочь, давно продавшего душу и всё, что было кроме? Даже целясь ему в ногу, он испытывал слабость, страх, ещё что-то невыразимое. Лишь усилием воли, под давлением обстоятельств он заставил себя нажать на спусковой крючок. Почему ему было не убить сержанта, который выразил желание помочь командиру и поднялся во весь рост, возможно, на смерть? Почему ему было не истребить покорных рабов в грязных робах, которые калечили тело и душу каторжной работой и заливали опустошение водкой?
Он спросил себя: предпочёл бы он погибнуть сам, но не пойти по трупам, и ответил: не знаю. Но ощущение несправедливости мучило его неотступно. Если ты слаб, если не можешь бороться — придумай себе защитника, выдумай иной мир, в котором всё будет справедливо и праведно — в твоём разумении. Мир, который будет существовать лишь в твоей голове, в реальности которого ты не будешь сомневаться, ибо только такой жизнью ты можешь жить. Если ты слаб, у тебя есть только один путь — на крест.
Он почувствовал тошноту и присел в траву, под кедром, опёршись спиной о его твёрдый ствол. Ему показалось, что силы покидают его быстрее, чем раньше, ведь совсем недавно он ел тухлую рыбу, пил грязную воду и вдыхал дым пожарища. Он вспомнил слова профессора: то, что приносит силу, отбирает время жизни. Это как наркотик: быстрый, бурный всплеск, прилив энергии, ликование, эйфория, но затем неизбежный спад как расплата за лишнее, украденное у природы. Это путь к пропасти, и лишь воздержание, умеренность даёт шанс продлить дни. Но именно этого позволить себе он не мог.
Он вспомнил о жене и о своём будущем ребенке. Они, эти злые люди, приложили грязные руки к его сокровенному. Войдя в его плоть и кровь, они отравили жизнь его семьи, и он ничего не смог поделать. Обычно люди рождаются уже отравленными, с первых дней несут в сердце яд, и смиряются с этим рабским положением. Но ему отступать уже некуда.
Чувствуя всё большую слабость, он улёгся на траву и стал глядеть в небо. Лёгкие белые облачка чередовались с дымной завесой, словно некий демон своим злокозненным дыханием вознамерился опорочить чистоту неба, и так недолговечную из-за скорой зимы. Дым пытался закрыть и солнце, непривычно щедрое этим летом, клубился между небом и землёй, несомый шальным ветром. Вдруг Котиль краем глаза заметил в стороне что-то необычное; словно стая птиц, выстроившись геометрически правильным клином, летела с востока. Но это были не птицы. Никаких звуков они не издавали, крылья их были неподвижны, но они быстро приближались, поблёскивая в потускневших из-за дыма лучах солнца, и стремительно увеличивались в размерах. Странным показался Котилю полёт этих существ, пока он не понял, что это эскадрилья самолётов, и летят они не куда-нибудь, а по его душу. Уже и рёв мощных двигателей достиг его ушей, а они все приближались, неотвратимо, как Страшный суд. Осознавая опасность, забыв о слабости и повинуясь лишь охватившему его страху, он вскочил и бросился бежать. Как мышь, замеченная коршуном, несётся со всех ног, мечтая найти убежище, так и он стремительно бежал, лавируя между деревьев, продирался сквозь кустарники, не замечая ссадин от хлеставших по лицу веток. Но разве что-нибудь могло укрыть его от них?
Первая бомба, звука падения которой он не слышал, но в последние секунды почувствовал её приближение всей серой кожей, разорвалась шагах в пятидесяти от него. Он припал к земле, вжался в неё, как младенец, испугавшись чего-то ему неведомого, прижимается к груди матери. Тотчас над головой его пронесся ураган, сметая всё на своем пути. Деревья падали и ломались словно спички, обнажая светлые расщеплённые внутренности; его барабанные перепонки взорвались болью, атакованные чудовищной силы звуком.
