— Давай, иди с ними! Будешь крысиной королевой! — злобно орал Бардаганов, — все вы теперь заодно! Найдешь своего серого красавца, родишь такого же, и будет охранять вас свора крыс! Но только напрасно — я своё доведу до конца!
Последнюю фразу он произнёс изменившимся, глухим голосом, в котором клокотала лава. Тёмные глаза его, казалось, потемнели ещё больше.
Вдруг пол под ногами их вздрогнул, заметно качнулась люстра, в серванте звякнула посуда. Крысы, метнувшиеся в коридор, быстро вернулись, и с тихим, тревожным писком, уже втроём, впились в халат Марины. Они тянули с такой силой, что халат стал трещать и рваться, а Марина никак не могла решить, что ей делать, не в силах преодолеть страх перед этими тварями. Пол снова вздрогнул, и Бардаганов рявкнул, матерясь и бросаясь к выходу:
— Что стоишь, как прибитая! Землетрясение! Они чувствуют своего, спасают своего! Вон как оборачивается!
Он расхохотался и громко щёлкнул замком входной двери, словно передёрнув затвор автомата. Смеялся как-то дьявольски — весело, во всё горло, будто и не было опасности. Он шёл впереди, крысы следовали за ним, отпустив халат Марины, но постоянно останавливались и оборачивались, удостовериваясь, что она не отстает. Когда они добежали до первого этажа, ступеньки заходили под ними ходуном, чудом удерживаясь в гнездах. Сверху донёсся звон стекла, что-то мощно грохнуло, клубы пыли заполонили пространство лестничных пролётов, закрыв обозрение, забиваясь в рот и нос. Вслед за Бардагановым, похолодев от страха, на улицу выбралась Марина.
Едва они успели добраться до детской площадки, новый мощный толчок сотряс землю. Часть стены их подъезда, словно в замедленной съемке, отделилась от здания и с глухим грохотом рухнула, подымая тучи пыли. Из этой пыли, клубившейся и наседавшей как неизбежная кара, вылетали бившиеся о землю обломки, которые, словно специально, продолжали нестись вослед людям. Пожилую женщину, отбегавшую в страхе, задел по плечу один из обломков, и она молча и тяжело упала, тотчас ревниво укрытая пылевой тучей. Десятки людей, одетые кто во что, босиком и в домашних тапочках, бежали, ковыляли, хромали подальше от напасти. Вслед за последним подъездом рухнул каркас первого, заглушая крики ужаса и плач тех, кто успел добраться до детской площадки. Дом напротив тоже не выдержал, часть его обрушилась под аккомпанемент криков; люди могли лишь бессильно наблюдать за происходившим. Земля то ходила под ногами ходуном, то мелко дрожала, словно живое существо, которое получило смертельное ранение и билось в агонии. Люди кричали, выискивая близких, орали от ужаса, не зная, куда деваться, создавая в разыгравшемся воображении ужасы ещё большие. Вот-вот земля разойдётся под ногами, в надёжной до сих пор тверди зазмеится трещина, сначала маленькая и безобидная, но она быстро разрастётся, породив десятки таких трещин, от которых некуда будет деваться. Не взлетит же человек, как птица, спасаясь от напасти, и останется один путь — низвергнуться в бездну и умереть в её чреве, которое кипит раскаленной лавой и напоминает ад. А может, и в воздухе, в небе тоже не будет спасения, ведь беда не ходит в одиночку, век суждено человеку страдать, и нет ему счастья, негде преклонить голову, сказав: я дома.
Но в короткое время земля, наконец, успокоилась, толчки прекратились. Люди бродили вокруг завалов, боясь подойти поближе, как к чему-то неведомому, ужасаясь произошедшему, создавая в воображении — что произошло с теми, кто не успел выбежать из домов. Женские крики и плач не прекращались.
— Как это мы успели выбежать? — ужаснулась Марина, глядя на развалины собственного дома. Она уже забыла про крыс, а их и не было нигде видно, словно они стали бесплотными тенями, которыми повелевал кто-то могущественный. Сделав свое дело, они скрылись с глаз людских.
— Боже мой! — продолжала причитать Марина. — Почему наш подъезд рухнул? Ну почему — наш?! Да кто они такие… что у них всё нормально, а мне теперь негде жить!..
Она кричала это во весь голос, с надрывом, не скрываясь. Медленно переставляла она ноги мимо уцелевшего соседнего подъезда, с ненавистью пожирая глазами выстоявшие стены, словно они были виноваты в её страданиях. Зрачки её сверкали недобрым блеском, лицо словно похудело в короткое время, осунулось, выражение на нём стало до того злым и циничным, что, казалось, эти чувства обрели плоть и их можно было нарезать ножом. Весь вид её говорил о том, что она, не задумываясь, выгнала бы кого-нибудь на улицу, лишь бы завладеть жильем. Но в голове её проносились видения ещё более жуткие: её подъезд, её дом уцелел, выдержал напор стихии, и гордо возвышался неодолимой крепостью. Взамен этого рухнули подъезды, дома других людей, которым в реальности повезло больше. И вот, теперь пред её внутренним взором эти люди лежали под руинами, с раздавленными плитами головами, с оторванными руками-ногами, залитые кровью — и пусть, пусть! Сколько никчемных людишек на земле! Лишь бы её счастье было неизменно! Выживает сильнейший, хитрейший, наглейший!..
И вдруг в тот момент, когда она остановилась, подняла руки и сжала кулаки, выражая укоризненную ненависть, рухнул соседний подъезд, о котором она соблазнялась. То ли он был уже смертельно болен и держался на честном слове, то ли произошел ещё один толчок, слабый и почти неощутимый, то ли и так всё было предрешено, но медленно и поначалу бесшумно бетонные плиты дома начали неудержимо оседать. Тотчас все вокруг утонуло в море пыли, грохот сотряс воздух, раздались новые крики изумления и ужаса. Радость, дикая, первобытная радость доведённой до отчаяния Марины стала переполнять её, и она забыла об опасности, подойдя слишком близко к кипящему котлу катастрофы.
Обломок бетонной плиты, неестественно медленно вылетев из каменной мясорубки, словно обретя способность противостоять земному притяжению, попал ей в голову, проломив череп. На землю она упала уже мертвой.
Бардаганов медленно подошел к ней, не обращая внимания на клубившуюся вокруг пыль. Он сразу понял, даже не присматриваясь, что помощь ей уже не потребуется. Он слегка пригнулся над ней, сам не зная, что высматривает в бездыханном теле с нелепо подогнутой ногой и кровавым нимбом вокруг головы. Несколько минут назад он сам избивал её и готов был убить, отомстив за всё, сотворенное нею, а сейчас почувствовал и боль, и жалость, и бешенство оттого, что всё решилось без него. Они были с ней похожи, и за эту похожесть, за редкое сродство душ он даже, может быть, простил бы ей всё! Молодость на мгновение вдруг вернулась к нему, ночи его с Мариной свиданий, тёплые летние ночи под луной, под яркими драгоценностями звезд; дни его беззаботной юности, когда чистота души и вера в хорошее настолько вытесняют всё зло мира, что, кажется, и нет его на земле вовсе!
Но у него не было времени слишком долго предаваться воздействию глупых воспоминаний, он не мог себе этого позволить. Тотчас в его голове возник образ врага, виноватого во всех бедах. Он сжал кулаки и медленно отошёл от тела жены.
— Говорили же, предупреждали! — услышал он ожесточённые выкрики. Неподалеку, у детской площадки, где собралось десятка два народу, мужчина в семейных трусах и рубашке, босиком, со смешным, всклокоченным хохолком на голове, что-то доказывал людям.
