Студентов кормили, одевали, обеспечивали жильем и мебелью только в пределах первой необходимости. Если они хотели чего-то большего — приспособлений для игр, специальных инструментов, персональных комнат, — то могли заработать, производя предметы для продажи, и потому почти все свободное время студенты занимались производством. Они делали игрушки, посуду, простейшие электрические устройства, выплавляли слитки алюминия из сырья, которое брали на ближайшем руднике. Даже выпускали периодические издания, отпечатанные на текниканте.
Группа студентов восьмого года обучения занималась более сложным производством: работала на заводе по экстрагированию минералов из океанской воды и использовала все свои фонды для приобретения необходимого оборудования.
Учителя большей частью были с Брейкнесса — молодые преподаватели Института. Беран сразу же был поражен каким-то их общим свойством, но он не мог уловить ни в чем оно состоит, ни, тем более, понять его суть. Только прожив на Клеоптере два месяца, он понял эту их странность. Дело было в том, что между всеми брейкнесскими преподавателями было нечто общее. Все эти юноши были сыновьями Палафокса. По традициям Брейкнесса им полагалось совершенствоваться в избранных областях науки в Институте Брейкнесса и готовиться к получению степени, заслуживая право на модификации. Берану такое отступление от традиции показалось таинственным.
Его собственные обязанности были достаточно просты, а должность по паонитским представлениям — весьма престижной. Директор школы, протеже Бустамонте, являлся номинальным ее главой. Беран работал в качестве переводчика при нем, переводя на текникант те руководящие указания, которые директор в состоянии был сделать. В награду за эту службу Берана поселили в уютном коттедже, выстроенном из булыжников и вручную обтесанных бревен — бывшем жилище фермера. Ему платили хорошее жалованье, также ему было разрешено носить особую форму серо-зеленого цвета с белой и черной отделкой.
Прошел год. Беран постепенно обнаружил хоть и слабый, но все же интерес к работе, и со временем даже ощутил причастность к планам и чаяниям студентов. Он пытался противиться этому, вызывая в памяти идиллические картинки прежней жизни Пао и описывая их своим ученикам, но наталкивался на равнодушие и полное отсутствие интереса. Их гораздо больше интересовали чудеса техники, которые он видел в лабораториях Брейкнесса.
В один из выходных Беран предпринял печальное путешествие в старый дом Гитан Нецко, в нескольких милях вглубь от побережья. Преодолев некоторые трудности, он все-таки нашел старую ферму около озера Мерван. Сейчас она была заброшена: бревна рассохлись, поле тысячелистника заполонили плевелы. Беран опустился на шаткую скамью под низеньким деревом и предался грустным воспоминаниям…
Затем он поднялся на вершину Голубой Горы и оглядел равнину. Безлюдье и запустение поразили его. До самого горизонта расстилались плодородные земли, прежде густозаселенные — и невооруженный глаз, кроме полета птиц, не мог заметить иного проявления жизни. Миллионы были выселены, в основном на другие континенты, остальные предпочли остаться в земле предков — лечь в нее навеки. А цвет страны — самые красивые и умные девушки — были отправлены на Брейкнесс — в счет уплаты долгов Бустамонте.
Беран, подавленный, вернулся на побережье Желамбре. Теоретически в его власти было восстановить утраченную справедливость — но если бы он мог найти средства… Если бы он мог восстановиться в положении, принадлежащем ему по праву рождения! Трудности казались непреодолимыми. Он чувствовал себя бессильным, ни на что не годным…
Движимый этими мыслями, он намеренно кинулся навстречу опасности и направился на север, в Эйльянре. Он снял номер в старой гостинице Морави, что на берегу Канала Прилива, как раз напротив стен Великого Дворца. Его рука замерла над журналом регистрации: он подавил безрассудное, совершенно безумное желание вывести «Беран Панаспер» и, наконец, записался как Эрколе Парайо.
В столице, казалось, царило беззаботное веселье. Может быть, лишь в воображении Берана слышался гул подспудного эха злобы, неуверенности? Возможно: ведь паониты жили лишь сегодняшним днем, что диктовалось особенностями синтаксиса их языка, и ритм их дня из века в век оставался неизменным.
С циничным любопытством он просмотрел архивы Библиотеки Правительственных Актов. Последний раз его имя упоминалось девять лет тому назад: «Ночью неизвестными убийцами отравлен всеми любимый юный Наследник. Так трагически прерывается прямая линия династии Панасперов, и ее сменяет боковая ветвь, представителем которой является Панарх Бустамонте — при самых добрых предзнаменованиях, обещающих славное продолжение династии».
Нерешительный, неуверенный — и не чувствующий в себе сил обрести решительность и уверенность, Беран вернулся в школу на берегу Желамбре.
Прошел еще год. Текниканты подросли, их стало больше, и они сильно продвинулись в своем образовании. Были запущены четыре маленьких производственных мощности — они производили инструменты, пластиковую пленку, промышленные химикаты, мерные приборы и шаблоны. Планировалось запустить еще дюжину заводов, и казалось, что, по крайней мере, эта часть мечты Бустамонте успешно осуществлялась.
По истечении двух лет Беран был переведен в Пон, что на Нонаманде, суровом небольшом континенте в южном полушарии. Перевод этот был неприятным сюрпризом, так как Беран уже привык к своему образу жизни на берегу Желамбре. Еще более печальным было открытие: оказывается, Беран предпочитал рутину переменам. Неужели он уже обессилел — и это в двадцать один год! Куда канули его чаяния и надежды — неужели он уже отказался от них? Злясь на самого себя и приходя в ярость при мысли о Бустамонте, он летел на юго-восток над холмистыми равнинами Южного Видаманда, над плато Пларт, над фруктовыми садами и виноградниками полуострова Кураи на Мидаманде, над длинной извилистой бухтой, получившей имя Змеиной, над зеленым островом Фреварт с бесчисленными чистенькими и беленькими деревушками и через Великое Южное Море. Скалы Нонаманда появились вдали, проплыли внизу и остались позади — Беран летел прямо в бесплодное сердце континента. Никогда прежде он не бывал на Нонаманде — может быть поэтому исхлестанные ветрами скалы и «чертовы пальцы» с пучками черных трав, изогнутыми кипарисами казались ему совершенно непаонитскими, чужими…
Впереди показалась Гора Сголаф — высочайшая вершина Пао. И вдруг, перевалив через покрытые льдом базальтовые скалы, машина оказалась над страной ледников, бесплодных долин и ревущих холодных рек. Транспорт описал круг над горой Дрогхэд, быстро приземлился на голое плато — так Беран прибыл в Пон.
Селение было двойником (если не вполне по облику, то по духу) Института Брейкнесса. Множество построек, как бы случайно прилепившихся к скалам, окружали центральные, более массивные здания. В них, как знал Беран, располагались лаборатории, классные комнаты, библиотеки, общежития, административные корпуса и столовые.
Почти сразу же Беран испытал отвращение к селению. Когитант, язык паонитских интеллектуалов, был слегка упрощенным языком Брейкнесса, лишенным некоторых свойственных ему условных слов-приказов и с более свободным употреблением местоимений. Тем не менее сама атмосфера селения была такой же, как на Брейкнессе, даже обычаи были теми же: все вполне и безраздельно подчинялись Учителям — действительно, Магистрам высокого ранга. Природа — конечно, не столь суровая, как на Брейкнессе, была тем не менее мрачной и отталкивающей. Несколько раз Беран собирался писать прошение о переводе — но всякий раз одергивал себя. Он не хотел привлекать внимания к своей персоне, что могло бы в конце концов обнаружить, кто он таков на самом деле.
