— Ваш кофе, — пропела она, стараясь не смотреть в сторону Агеева.
— Спасибо, Илоночка, — я посмотрел на Тимура и вскинул брови.
Тот пожевал губы и прищурился, бросая на меня грозный взгляд.
— Я могу идти? — ворвался в наш безмолвный диалог тонкий голосок.
Нащупав пяткой ногу Тимура под столом, я надавил на неё каблуком на туфле. Тот даже не поморщился, но вздрогнул и послал мне свой фирменный убийственный взгляд. Я надавил сильнее, и он побагровел, но всё–таки открыл рот:
— Извини.
Довольно улыбнувшись, я посмотрел на Илону. Та опешила, и виновато покосилась на его чашку с кофе. Я фыркнул и улыбнулся ещё шире, а потом кивнул:
— Можешь идти.
Она поплелась из кабинета с выражением растерянности на лице. На несколько секунд застыв в дверях, она бросила на меня взгляд полный ужаса и открыла рот, чтобы что–то сказать, но я коротко отрезал:
— Иди, Илона.
Тимур уже опустошил свою чашку первым глотком, и я отчаянно сдерживал смех, сцепив зубы. Мы поговорили с ним о делах насущных буквально пятнадцать минут, пока не раздались громкие, неприятные бурлящие звуки.
— Что за? — Тим схватился за живот и нахмурился.
Я готов был разразиться диким хохотом, но прикусил щёку изнутри, чтобы сдержаться. Агеев посидел ещё пару секунд, а потом подскочил с места, опрокинув стул, и пулей вылетел из кабинета. Глядя в открытую дверь, и его спину, исчезающую за поворотом коридора, я не выдержал и громко заржал. Из приёмной донеслось хихиканье и фырканье, а потом и Илона засмеялась звонким заливистым смехом.
— Что ты ему подсыпала? — вытирая слёзы сказал я, выйдя в приёмную.
— Магнезию, — вертясь на кресле, ответила Илона.
— Сколько?
— Два пакетика, — она сверкнула белозубой улыбкой и снова захихикала.
— Срать он будет долго, — констатировал я, глядя в ту сторону, куда исчез Тимур.
Илона фыркнула и тихо засмеялась, прикрыв лицо руками. Потом она затихла, подняла на меня голову и посмотрела виноватыми глазами:
— Если бы я знала, что он извинится, я бы этого не сделала.
— Да ну тебя, Илона, — я закатил глаза, — Ему полезно. Я не скажу.
— Надеюсь, — серьёзно сказала она, — Он же мне шею свернёт, если узнает, Игорь Викторович.
— Не узнает, не переживай, — я подмигнул ей, и она улыбнулась, — Есть встречи на сегодня?
— Нет. Завтра у вас два клиента до обеда и летучка, а потом до выходных ничего нет.
— Хорошо. Я поеду домой.
— До свидания, Игорь Викторович.
— До свидания.
С широкой улыбкой на лице, я вернулся в кабинет и вытащил ключи от машины Агеева из верхнего ящика. Посмотрев на брелок несколько секунд, я подумал и решил, что пора обзавестись новой пташкой, раз уж прошлая канула в небытие. Точнее, она взлетела на воздух, но, не суть.
В общем, я спустился вниз и вышел на парковку за зданием. Сев в машину, я завёл её и развязал галстук. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, я включил кондиционер и поехал в автосалон, отгоняя от себя назойливые мысли о Морозовой.
Может, стоит позвонить? Скорее всего, сейчас она на работе, за месяц наверняка много дел накопилось. Надо было вчера скинуть эсэмэску, что я добрался домой. И поблагодарить за бутерброды и кофе, которые в дороге, пусть и короткой, но оказались не лишними.
Устало вздохнув, я улыбнулся мысли о том, что впервые в жизни как мальчишка думаю о том, позвонить кому–то или нет.
Другие раздумья, в особенности мой разговор с врачом, я засунул куда поглубже и постарался не вытаскивать это на поверхность. Ничего, кроме холода и настойчивого желания взять в руки винтовку они не вызывали.
Глава 17
Где–то есть люди, для которых есть день и есть ночь.
Где–то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.
Где–то есть люди, для которых теорема верна.
Но кто–то станет стеной, а кто–то плечом,
Под которым дрогнет стена.
Виктор Цой и Кино «Война»
Ольга, 2013
— Что было потом? — ровным голосом сказала я, глядя в широко распахнутые светло–серые детские глаза.
— Ну, он… — она замялась, ища подходящее слово, — Начал тыкать мне… И было больно.
Шариковая ручка в моей руке треснула, но девочка упорно смотрела на меня, не моргая. Сделав глубокий и размеренный вздох, я прикрыла глаза на секунду и выдавила из себя улыбку.
— Всё в порядке, Алина. Ты можешь идти к маме, — стукнув пальцем по поверхности стола, я отвела взгляд в сторону.
Она быстро моргнула и спрыгнула со стула. Дверь в помещение для допроса распахнулась, внутрь вошла следователь и рыдающая мама девочки. Подхватив её на руки, она удалилась из комнаты.
— Вы же понимаете, что эти показания для суда ничего не значат, — сухо сказала я, бросив на статную женщину в форме тоскливый взгляд.
— Понимаю, — она вздохнула и села на то место, где только что сидела кудрявая белокурая Алина.
Восемь лет. Твою мать, ей всего восемь лет…
— Оль, неужели ничего нельзя сделать? Мы должны его посадить, — её голос задрожал, и я увидела, с какой силой она сжала пальцы в кулаки.
Я поставила локти на стол и уронила лицо в ладони.
Думай, Морозова, думай.
— Я не знаю ни одного законного метода, чтобы что–то сделать, Ляль. Я не знаю.
Выругавшись, она повторила мои действия, и уткнулась лицом в свои руки. Так сидели мы несколько минут, молча ища варианты и продумывая все ходы.
Это третий случай за месяц, когда ребёнка возле школы подбирала машина. Я не хочу вдаваться в подробности, ведь насилие над детьми всегда оставляет в сердце невидимый леденящий душу след. И грёбаный закон не помогает, а только оправдывает таких уродов.
«Мы ничего не можем сделать»: повторила я про себя.
Свидетелей нет, показания девочки не засчитают. Обвинение рассыплется в пух и прах. Он не меняет машину, не меняет номера на ней, действуя нагло и открыто. Мы знаем, кто он, мы знаем, где он живёт, но мы не можем сделать ничего. Дети ограждают себя от плохих воспоминаний, ставят прочный заслон в голове от боли, унижения и страха. Вытащить их очень сложно, а заставить высказать — вообще опасно для детской психики.
— Оль, — донёсся до меня тихий голос моей не подруги, нет, но хорошей знакомой, — А незаконные? — прошептала она.
Я отрицательно покачала головой и показала глазами на выход. Она, молча, кивнула и мы одновременно встали со стульев и пошли в коридор.
