Максим повернул руль, и машина начала спускаться с пологого холма.
— Ой, речка! — выдохнула в восторге Таня.
— Я ж тебе обещал, — сказал Макс и остановил машину. — Вылезай.
Таня выскочила из машины, Максим вылез следом.
— Ну как? — удовлетворенно озираясь вокруг, спросил он.
— Я сейчас лопну от восторга, — оглянувшись на него, ответила Таня.
— Хорошо б тут чайку попить…
— Пикник, ура! — подпрыгнув, хлопнула она в ладоши. — Мы костер будем разжигать? Чур, я — за дровами! — сказала Таня и в мгновение ока скрылась из виду.
Максим вдруг почувствовал какую-то пустоту вокруг. По-прежнему ярко сияло закатное солнце, раскидывая рыжие блики по почти безупречной глади воды; слегка шуршала листвой ива, уныло склонив ветви к влажному прибрежному песку, стучал где-то в стороне дятел, но все это казалось только декорацией на пустой сцене.
Таня появилась из зарослей, с трудом волоча за собой громадный сухой сук. Максим почувствовал, как тепло разливается в его груди.
— Смотри, что я нашла, — гордо сказала Таня, выпуская из рук толстый конец высохшей ветки.
— Не поцарапалась? — спросил он и взял ее ладонь в свою руку.
— Чуточку.
Он повернул ее кисть тыльной стороной к себе. Тонкая розовая царапина почти сливалась с линиями на ее ладони. Он поднес ее ладонь к своему рту.
— Грязная же, — сказала она и вырвала руку.
— Слюна — хорошая дезинфекция.
Она доверчиво посмотрела на него.
— Правда?
— Каждый индеец знает, — ответил он.
Таня улыбнулась, но царапину лизнула.
— Значит, жить буду?
— Несомненно.
— Тогда ты все приготовь, а я еще схожу за дровами, — сказала она.
— Лады, — ответил Максим и заметил, как Таня поморщилась. — Что-то не так?
— Все нормально, только… Не люблю я это «лады»…
— А «ладушки»? — улыбнулся он. — «Ладушки-ладушки, где были? — У бабушки».
— Не придуряйся, — проворчала она. — Лучше делом займись.
И опять скрылась в зарослях. Максим достал топор, разрубил сук. Сложил поленья, зажег бумагу.
— Ты без меня…
Он оглянулся. Таня стояла над ним, растерянно глядя на пламя, пожирающее бумагу.
— Давай хвою, бумага быстро прогорает.
Таня присела рядом, сунула в костер сухую ветку сосны. Иглы разом вспыхнули.
— Ой, — отпрянула она и рассмеялась. — Гори-гори ясно, чтобы не погасло, — запела она, протянув к огню ладони.
— Замерзла? — удивился Максим.
— Нет. Но так хорошо…
— Да… — сказал Максим и приобнял ее за плечи. Она, пошатнувшись, с трудом удержалась на корточках.
— Давай побыстрей все организуем… Будем сидеть и смотреть. Я люблю, когда горит огонь.
— Ты давай за костром следи, а я все приготовлю, — сказал Максим, вставая.
«Хорошо все же, что я встретила Максима, — думала Таня, глядя, как огонь осторожно облизывает тяжелое полено. — Если бы осталась дома, то…» Перед ее глазами встало бледное материнское лицо с сигаретой в углу рта, руки с пожелтевшими от никотина пальцами, липкая клеенка, чашка с трещинкой. Таня поежилась.
— Прошу к нашему шалашу, — сказал Максим, дотронувшись до ее плеча. — Все готово.
Таня очнулась.
— Ой, как здорово! — воскликнула она, глядя на расстеленный невдалеке плед. — Я, чур, тут.
Она легла на живот, лицом к костру, и, положив подбородок на руки, стала наблюдать за пламенем. Максим взял штопор, открыл бутылку и, разлив красное вино по бокалам, протянул один Тане.
— Что это? — спросила она и бережно, как нечто ценное, взяла бокал.
— Напиток богов. Вино с Кипра.
Таня осторожно, чтоб случайно не расплескать рубиновую жидкость, села. Ее лицо, плечи и еле заметные холмики грудей теперь освещались неровным светом от набирающего силу костра. Она посмотрела сквозь вино на костер.
— Как расплавленное золото, — сказала Таня задумчиво.
Максим не сводил с нее взгляда. Ее лицо было подвижным, и он читал все мимолетные чувства, которые отражались в его чертах. Она поднесла бокал к лицу, вдохнула аромат вина. С минуту она сидела неподвижно, задумчиво прислушиваясь к своим ощущениям. Край бокала коснулся ее губ.
— Нравится? — осторожно спросил Максим.
Она медленно перевела на него взгляд, но он был отсутствующим, словно мыслями она была не здесь.
— Интересно. Никак не определю вкус, — сказала она и вновь пригубила вино.
— Закрой глаза, чтобы тебя ничто не отвлекало.
Таня повиновалась. Ее ресницы легко подрагивали.
— Пей и говори, что чувствуешь, — сказал он, продолжая любоваться ее профилем в отблесках пламени костра.
Она сделала глоток, помолчала, вероятно пытаясь найти правильные слова.
— Не знаю… Вкус кислый и горький, пряный и еще какой-то… Я и слов таких не знаю, — сказала она, открыв глаза.
— Да… — сказал Максим и тоже сделал глоток. — Вкус настоящего вина может передать лишь музыка.
— Или краски… — добавила Таня, повернувшись к нему. — У нас однажды было такое занятие… Наш педагог по рисованию включил «Queen», и мы должны были нарисовать музыку.
— Ну и как?
— Фигня какая-то получилась. Краски — это те же ноты. Мне кажется, я даже нотную грамоту не одолела. И вообще, у меня такое ощущение, что за что я ни возьмусь — ничего толком не знаю.
— Узнавание — самое увлекательное занятие.
— Я помню. Но чтобы узнавать, надо много чего знать. Правильно?
Максим усмехнулся:
— Почти что.
Он допил вино, поставил бокал в дорожную корзинку. Таня протянула ему свой пустой бокал.
— Еще?
— Да.
— Хочешь распробовать?
— Хочу.
Максим налил ей полбокала и стал наблюдать, как она пьет маленькими глотками. Она опять прикрыла глаза, тень от длинных ресниц упала на щеки. Ресницы подрагивали, придавая ее лицу особое выражение беззащитности, незащищенности.
— Все равно я не нахожу правильных слов, — сказала она, открыв глаза.
Она протянула вновь опустевший бокал Максиму. Ее пальцы были холодны. Максим встал, подошел к костру, подбросил несколько сухих веток. Огонь взметнулся вверх. Недолго постояв у костра, он вернулся и сел рядом с Таней. Она легла на спину, положив голову на его вытянутые ноги.
