Случиться может не дожить до завтра, Но больше жизни честь нам дорога. И Тихоокеанская эскадра Выходит в море, чтобы бить врага.
В бою не раз с японцами поспорим. И верим, что Победа впереди! Здесь русский флаг и это наше море!! Мы никому его не отдадим!!!
Придет Победа все равно, А нынче спорим мы с волной, Никто не знает, что ждет нас впереди Случится то, что суждено, Но мы уверены в одном: Наше море, наше море мы никому не отдадим!!!
Слушая, Степан и сам чувствовал многочисленные шероховатости в тексте, но ничего — в кают-компаниях кораблей офицеры, можно надеяться, доведут текст до ума. Главное, что зацепило. А глядя на лица присутствующих, в этом сомневаться не приходилось.
Лейтенант замолчал, от рояля еще доносилось утихающее гудение потревоженных последними струн… Раздались первые хлопки, очень быстро перерастающие во все более и более бурные аплодисменты. Некоторые из аплодирующих вставали.
Раскрасневшийся и смущенный столь горячим приемом песни Азарьев поспешил раскланяться и вернуться на свое место.
Зал порт-артурского Морского Собрания еще никогда не собирал такого количества офицеров. Становилось душновато — среднестатистический человек излучает в окружающее пространство приблизительно девяносто-сто ватт в час. А тут собралось более двухсот. Причем едящих, выпивающих и, извините, потеющих. Не рассчитано было помещение на такой «калорифер» майским вечером.
Да и сколько можно есть? Пора было и передохнуть перед основным блюдом, сделать, так сказать, «курительную паузу»…
В прошлой своей жизни Степан смолил здорово. Как и каждый курильщик, понимал, что это вредно, неоднократно пытался бросать, но каждый раз чистый воздух просто жег легкие, и они требовали нового слоя дегтя на свои альвеолы. Рекордом терпения этих мук были три месяца позапрошлого лета. Не сдюжил. Ведь знал же: стоит сорваться на первую сигарету, и результатом будут дикое сердцебиение, тупое головокружение и презрение к себе за то, что не сдержался… И никакого удовольствия… А вот поди ж ты!..
А попав в тело Макарова, никаких физических мучений не испытывал. Мозг понимал, что этого не надо, а организм не испытывал никакого дискомфорта.
Морское Собрание Порт-Артура не отличалось «многоэтажностью» — балкона не имелось, но для «ВИП-персон» отдельная «курилка» на свежем воздухе имелась. Вместе с Макаровым в палисадник с живой изгородью проследовали его начальник штаба Лощинский и генералы: Стессель, Белый и Кондратенко.
Адмиралы немедленно задымили сигарами, Кондратенко закурил папиросу, повисла пятнадцатисекундная пауза…
— Анатолий Михайлович… — начал Степан.
— Фррыххх, — немедленно ответило пространство…
— Блямш-блямш-блямш! — отозвалось окно Морского Собрания, рассыпаясь осколками.
Еще секунда-полторы, и послышался треск ружейного выстрела.
— Охнихерасебеблин! — после некоторой послеохреневательной паузы сработали мозги командующего флотом. — Быстро япошата сообразили!
Это вам не в лучших традициях российских борцов с «проклятым царским режимом» бомбами швыряться да в упор из револьвера палить. Это прыжок на полвека вперед, к убийству Кеннеди, где Освальд шмальнул издалека… Правда, у него «оптика» имелась, но здесь и сейчас таковая не требовалась — судя по времени, которое затратил звук выстрела, чтобы достигнуть барабанных перепонок адмиралов и генералов, вышедших на перекур, стреляли метров с трехсот, а то и меньше, но все равно это не дистанция уверенного поражения даже для очень хорошего стрелка.
— Что это, господа? — подал после полусекундной паузы голос Стессель.
— Немедленно всем внутрь! — рявкнул Степан. — Разойтись как можно дальше друг от друга, на одном месте не стоять, и как можно скорее внутрь здания!
Решительный тон Макарова, кажется, произвел должное воздействие на присутствующих: первыми шмыгнули в дверь те, кто ближе к ней находился, — Лощинский и Кондратенко, потом «просочились» под прикрытие толстых стен сам Макаров и Никитин, Стессель, Молас и Белый. Второго выстрела не последовало.
— Это просто черт знает что, господа, — прерывающимся голосом запричитал раскрасневшийся Стессель. — Необходимо немедленно…
— Немедленно, Анатолий Михайлович, — мрачно оборвал начальника укрепрайона Макаров, — ничего делать не следует. И уж ни в коем случае никому из нас нельзя покидать Морское Собрание до полной темноты и прибытия эскорта.
— Но послать роту стрелков прочесать окрестности, по-моему, все-таки стоит, — встрял Кондратенко.
— Вне всякого сомнения, Роман Исидорович, вне всякого сомнения, — согласился адмирал. — Весьма вероятно, конечно, что никого они не поймают — слишком много времени пройдет…
Речь Макарова прервали донесшиеся с улицы звуки винтовочных выстрелов.
— Судя по всему, неподалеку от этого японского стрелка оказался наш патруль, — бросил Белый, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы.
— Совсем необязательно, Василий Федорович, — ответил Макаров. — Совсем необязательно, что стрелял японец. Среди наших псевдоинтеллигентов предостаточно революционеров, которые желают поражения России в этой войне. — Степан вспомнил, сколько поздравительных телеграмм было отправлено из России в адрес микадо после атаки наших судов на внешнем рейде и гибели «Варяга». В молодости он не мог переварить этот факт — как можно желать поражения в войне своей родине? Но, переживая Перестройку и ее последствия, понял, что моральные уроды имеются среди любого народа, что они готовы физически уничтожать даже своих соотечественников, а зачастую в первую очередь именно их, если те не разделяют соответствующих политических убеждений. Массово уничтожать. Причем не для того, чтобы принести пользу своей стране, а чтобы как можно сильнее ее унизить, разрушить, в максимальной степени уничтожить менталитет русских, заставить их считать самих себя недочеловеками… И такое принимали многие, даже те, кто считал себя (и их считали таковыми) искренним патриотом России. В том числе и один из известнейших кинорежиссеров, снявший нашумевший фильм, в котором в американскую тетку в возрасте влюбился молоденький (ну да — молоденький, в исполнении сорокалетнего актера) унтер-офицер. Приревновав свою пассию к генералу, тот «юнец» прилюдно избил генерала-соперника в театре…
Какое наказание ждало бы любого нижнего чина за публичное избиение генерала в просвещенных Англии, Франции, САСШ?..
В «дикой и кровожадной» России — семь лет поселений. И то только по поводу того, что в театре присутствовал какой-то Великий Князь, и инцидент представили как попытку покушения на него. Так эта американская тетка еще и верещала: дикари! За что ЦЕЛЫХ СЕМЬ ЛЕТ?
Типа за такое в ее родной Америке солдата бы просто в угол поставили. Часа на два. Может, даже и на горох… Или заставили бы побегать в еще не изобретенном противогазе, как сделал в том самом фильме американский сержант, «строя» строптивого солдата. Тот самый сержант, который влет узнал на фото русскую военную форму двадцатилетней давности. При том, что русский генерал, начальник военного училища, не знал, кто такой Александр Македонский. Но зато умел закусывать стакан водки этим самым стеклянным стаканом…
